Это был золотой дождь, который сыпался с небес, бегай только с кастрюлькой либо с подносом от одного облака к другому да подставляй посудину под струи. Поскольку телевидение напрямую рекламой не занималось, то оно продало рекламное время посредникам, которые быстро сообразили что к чему. И из каждой кастрюльки телевидению отдавали лишь малую толику, две-три монетки, остальное забирали себе.
Очень жирным и очень толстым оказался этот пирог. Но шел он мимо рта государства, мимо рта телевизионной кампании, которая едва сводила концы с концами и если бы не дотации государства, вообще завалилась бы набок.
Рекламных денег с лихвой хватило бы на то, чтобы не только обеспечить людей нормальной зарплатой, закупить новую технику, которой на западе появилось ой-ой-ей сколько — глазом не окинуть, но и вообще отремонтировать, отштукатурить, пардон, и окрасить Останкинскую башню. Башню вообще можно было оклеить долларами, вот ведь как.
20
Многие пытались наложить руку на этот жирный пирог. И разные рекламные предприниматели, и преступные группировки, в частности одна из самых мощных — Солнцевская, и ловкие жулики, которым все равно, откуда качать деньги, лишь бы качать, и чиновники с толстыми портфелями, и депутаты Государственной думы…
Чиновников Влад особенно не любил — у них совершенно не было совести, они даже не знали, что это такое — совесть.
Первым разговор о совместном бизнесе с Владом на рекламной ниве затеял некий человек по имени Боря — его все так звали, Боря, либо Борька, словно у него не было ни полного имени, ни отчества — только кличка, которой во многих деревнях наделяют молодых козелков — Боря, Борька. Собственно, он и был похож на молодого козелка, только не хватало ему рогов да бородки. Фамилия его была Абросимов.
— Влад, хочу предложить партнерство, — осторожно начал разговор Абросимов.
— Надо подумать, — ответил Влад.
— Я человек надежный, на меня можно положиться во всем…
— Я знаю. Но подумать я все равно должен.
Вечером Влад позвонил своему давнему приятелю, еще со школьной поры, — Шальнову, подполковнику милиции, работавшему на Петровке, 38, в Главном управлении внутренних дел Москвы.
— Слушай, старик, ты не можешь пробить у себя в компьютере одну фамилию?
— А что, человек пахнет чем-то нехорошим? — Шальнов засмеялся.
— Точно не знаю, но подозрения есть.
— Давай фамилию.
— Абросимов.
— Позвони мне завтра в десять утра на работу. Влад позвонил.
— По нашим данным, Абросимов входит в Солнцевскую группировку, — сказал Шальнов.
— Ого. — Влад не удержался от восклицания. По коже у него пополз нехороший озноб. — Ошибки быть не может?
— Петровка, тридцать восемь, не ошибается, Влад. Кличка у Абросимова — Боря, по его же имени. Имей в виду вообще, что солнцевская братия хочет установить полный контроль над телевидением, и в частности над рекламными агентствами. Более того, и это между нами, Влад, о твоих разговорах с Абросимовым известно лидерам группировки.
— Фью-ють, — Влад присвистнул. — К моей скромной персоне внимание таких великих людей привлечено быть не может. Исключено!
— Не паясничай, Влад. Будь осторожен, — предупредил Шальнов. — Солнцевские — ребята серьезные.
— Так возьмите и арестуйте их! Это же преступники!
— Если бы было можно. — Голос Шальнова сделался грустным. — Есть кое-кто наверху, сидит очень высоко, кто не дает этого сделать.
— Значит, солнцевские сидят уже в Кремле?
— Считай, что так, — помедлив, отозвался Шальнов. Чувствовалось, что он не хочет говорить на эту тему, может быть, даже просто боится — ведь телефоны ныне стали дырявыми, как никогда.
Через два дня Абросимов зашел в кабинет Влада — веселый, надушенный «Опиумом», модным мужским одеколоном, с двумя золотыми перстнями: один с красным дорогим камнем — на левой руке, второй с пронзительно синим сапфиром — на правой. Абросимов широко улыбался — во весь рот, лицо сияло и лоснилось.
— Ну как, Влад, будем делать совместный бизнес? — спросил он прямо с порога.
Влад медленно покачал головой:
— Не будем.
Улыбка исчезла с лица Абросимова, взгляд сделался растерянным — такого ответа он не ожидал.
— Как так?
— А так. — Влад поднялся из-за стола, сунул руки в карманы, подошел к Абросимову. — Если бы ты был один, сам по себе, так сказать, то я бы подумал, сыграть с тобой в эту азартную игру или воздержаться. Но поскольку ты не один, за тобой стоит целая куча людей, к которым я отношусь без особого уважения, то играть мы с тобой ни в какие игры не будем. Вот и все.
— Это кто же за мной стоит?
— Это ты знаешь лучше меня.
На лбу у Абросимова появился пот, на щеках возникли белые пятна.
— Мне кажется, Влад, ты ошибаешься.
— В этом разе — не ошибаюсь. — Влад вытащил руки из карманов и сел за стол, давая понять, что разговор окончен.
— И что, никаких надежд?
— Никаких, — сказал Влад решительно, как отрезал. — Эту игру мы будем играть с другими людьми.
Абросимов с трудом, словно в нем что-то отказало, повернулся и исчез за дверью.
21
Вечером Абросимов сидел в огромной, заставленной стильной резной мебелью квартире и докладывал о разговоре с Владом человеку, вольно расположившемуся за широким темным столом. Хозяин квартиры смотрел на Абросимова с брезгливостью, как удав на крота. Абросимов чувствовал себя неуютно.
Хозяин квартиры был им недоволен. Мог бы предложить Абросимову хотя бы стакан чаю или чашку кофе, бутерброд с икрой, но не предложил ничего. Даже сесть не предложил. Абросимов сел сам — аккуратно, на самый краешек низкого глубокого кресла, словно боясь раздавить его. Хозяин квартиры посмотрел на него неодобрительно, Абросимов втянул голову в плечи.
— Значит, отказал? — задумчиво проговорил хозяин квартиры. Голос у него был густым, сочным, будто у хорошего оперного певца. Приметный голос.
— Отказал, — жалобно кивнул в ответ Абросимов.
Хозяин взял тоненькую, розовую, очень аппетитно поджаренную гренку, ложкой подцепил икру из серебряной кюветки, обложенной льдом, и сосредоточенно стал водружать ее на гренку.
— Нехорошо это, — сказал хозяин.
— Да уж, — Абросимов вздохнул и с гулким звуком проглотил слюну, услышал этот звук, и ему сделалось жаль самого себя. Он покрутил головой из стороны в сторону, словно ему на горло стала давить пуговица, вновь гулко сглотнул слюну.
Хозяин квартиры ничего этого, похоже, не заметил.
— И убирать его жалко, Влад человек популярный, народ его любит, — хозяин квартиры вздохнул. — А народ надо уважать. Что мы без народа? А?
