Надо было искать «кротов». Катышев положил перед собой лист бумаги, ручкой вывел столбик цифр «1», «2», «3», «4» и так далее, до «20», грустно усмехнулся: печальное это дело — выявлять в собственных рядах предателей.
В оперативно-следственной группе числилось двадцать человек, и деятельность каждого из двадцати следовало проанализировать, каждого обсосать со всех сторон… словно косточку из супа. Катышев в эту минуту не завидовал сам себе.
Хотя нет худа без добра. Одно было хорошо: пристальное внимание Бейлиса к тому, как идет следствие (факт, что у него найдены бумаги, за которые Бейлис выложил не одну сотню тысяч долларов, а может быть, и несколько миллионов), говорит о том, что человек этот виноват.
Остается только это доказать. Конечно, Бейлис не сам брал в руки пистолет. Но, судя по всему, он вложил этот пистолет в другие руки, тем и виноват.
Следом за цифрами Катышев вывел столбиком фамилии. Двадцать человек, входящих в состав следственной группы. Кто же из них предатель, кто «крот», роющий землю для других, — естественно, не бесплатно, ради куска мягкого белого хлеба с икрой, презревший своих товарищей, кто?
Поразмышляв немного над списком, Катышев написал докладную записку Генеральному прокурору России.
Точно такое же сообщение генеральному прокурору поступило и от начальника налоговой полиции — тот тоже понял, что случилось, и был очень обеспокоен происходящим. Бывший чекист, он вообще не любил «кротов». Была бы его воля — каждому бы всадил по пуле в черепушку.
69
Вельскому было интересно: возьмет ли кто из кремлевской верхушки кого-нибудь из подозреваемых под свою прямую защиту или нет.
До него, при «вечном ИО», «кремлевские горцы» в расследование вмешивались — Вельский это знал, а сейчас притихли.
Иногда в разговоре Вельского аккуратно прощупывали, задавали вопросы, ходили вокруг да около, но все на этом и останавливалось, дальше не заходило. Видимо, те, кто сидел под мышкой у президента, хорошо понимали, что любое вмешательство может стоить головы, поэтому на Вельского поглядывали настороженно, холодно, будто на чужого, не имеющего допуска в их высокие ряды. Никто, ни один человек не просил его открыто не трогать Бейлиса, Лисовского, не искать подходов к Хозяину, к солнцевским и Измайловским. Хотя немые взгляды были более чем красноречивы, а с губ готов был сорваться вопрос, который буквально висел в воздухе, но который никто не произносил вслух.
Вельский все это видел и невольно про себя усмехался. Но усмешку эту, способную вызвать гнев высокого чиновника, заметить было невозможно — Вельский научился, во-первых, хорошо владеть собой, а во-вторых, прятать свои мысли за вполне мирной маской усталости и одновременно доброжелательности. Это у него хорошо получалось.
Кабинет, который Вельскому пришлось занять по наследству от «вечного ИО», не нравился ему. Когда-то, при прежних прокурорах, это был кабинет как кабинет — довольно угрюмый, просторный, обшитый темными дубовыми панелями, хорошо обжитый. Кабинет имел «зады» — заднюю комнату для отдыха, туалет, ванную и даже кухоньку, где можно было приготовить кофе, чай и при желании зажарить яичницу с колбасой, что прежние хозяева, надо полагать, и делали. Вельскому, когда он впервые попал сюда — это было еще при старом генеральном прокуроре могучего государства, благодаря стараниям демократов ныне уже не существующего, — даже почудилось, что он ощущает запах яичницы. Зажаренной на сливочном масле, которое ныне уже не выпускают, и секрет его изготовления вообще утерян вместе с секретом производства колбасы, настоящей, мясной, без пищевых европейских добавок, без муки, без крахмала и картона. Запах был таким сочным, вкусным, сильным, что немедленно потянуло в какой-нибудь ресторан, чтобы перекусить…
Хозяева у этого кабинета были знатные. Во-первых, бывшие генеральные прокуроры, среди которых немало исторических личностей — пусть даже и со знаком «минус», но это были личности, — тот же Вышинский, например. Или Руденко, выступавший на Нюрнбергском процессе в качестве главного обвинителя от СССР… Но это еще не все. Кроме «во-первых» было еще «во-вторых». Когда-то в этом кабинете сидел сам Сталин. Здание было передано Наркомату по делам национальностей, а Сталин был наркомом в этой конторе, по-нынешнему — министром.
В этом же здании, в мраморном зале, отмечали пятидесятилетие Ленина — его обманом затянули на бюро Московского горкома партии и, когда начались славицы в его честь, он прислал в президиум сердитую записку: «Немедленно прекратите это безобразие!»
Но вот пришел новый хозяин — «вечный ИО» и затеял переделку исторического кабинета. Дорогие дубовые панели вывезли к кому-то на дачу, и они канули бесследно. Только «вечный ИО», переставший быть «вечным ИО» и превратившийся в обычного мужчину, готовый ездить на джипе в ларек за пивом, может сказать, где они ныне находятся. Перегородки сломали — новому хозяину-неудачнику захотелось простора, шири, светского шика, стены покрасили в розовый цвет, и стал кабинет походить на дамский будуар.
И как только мог генеральный прокурор принимать посетителей в розовом кабинете — неведомо, но тем не менее принимал. Вельский, увидев этот розовый кабинет, поморщился: надо бы все вернуть на «круги своя», но где, на какой даче сейчас можно отыскать дубовые панели сталинской поры? Куда их запрятал «вечный ИО»? Если запрятал не он, то запрятал рукастый завхоз Генеральной прокуратуры… Тьфу!
Единственное толковое, что осталось от прежнего хозяина кабинета, — большая рельефная карта, занимавшая половину стены: старая карта государства, так бездарно разваленного. И на этой карте было видно, что за могучая держава существовала еще совсем недавно. Ныне же мы откатились к Руси допетровского периода. Хорошо, что еще Питер не подарили Финляндии, а Курилы с Новороссийском не проиграли в карты японцам с турками. Еще раз тьфу! «Вечный ИО» карту не жаловал, хотел ее убрать, но не успел. Вельского же, наоборот, карта очень устраивала — с ней дышалось свободнее.
Вельский приказал повесить на стены грамоту Петра Первого — с печатью и росписью государя — об учреждении «Ока государева» — российской прокуратуры, а также три старинные, тиснутые еще в восемнадцатом веке литографии с изображением Москвы, Екатеринбурга и Верхнеудинска — трех городов, с которыми был связан Вельский. Для незнающих — Верхнеудинск — это нынешний Улан-Удэ, столица Бурятии. В этом городе Вельский сорок с лишним лет назад родился, и снится этот город ему до сих пор — в таинственной дымке, с угловатыми зданиями, милый сердцу. Карта, литографии и Петровская грамота малость пригасили легкомысленную дамскую розовину кабинета.
После того как Вельскому начали угрожать, чтобы не забирался слишком далеко в расследовании дела об убийстве корреспондента «Московского комсомольца» Димы Холодова, из кремлевской охраны прибыли несколько ловких парней в штатском — веселые, подвижные, рукастые, которые очень быстро сменили стекла в кабинете Вельского: вытащили из оконных проемов старые рамы с обычными стеклами и врезали стекла бронированные, от которых пули отскакивают, как горох от стенки.
