Холода внутри заметно прибавилось. Феня втянул голову в плечи: неужели Хозяин узнал о его свидании с Трибоем? Если это так, то сегодня же вечером Феня будет лежать в лесу под грудой сучьев и прочего лесного мусора где-нибудь в районе Апрелевки — Хозяин не простит ему измены.
— Обижаете, Хозяин, — задрожавшим голосом произнес он.
— А чего голосишко дрожит?
— От обиды.
— Не обижайся, Феня. Ты давно не брал с полки пирожков? Пойди, возьми. Достоин… За безупречную службу.
У Фени разом отлегло на душе, холод улетучился, осталось лишь неприятное ощущение, которое обычно остается после приступа страха. Он картинно приложил руку к груди, благодаря Хозяина.
— А теперь иди, — сказал ему Хозяин, закрывая глаза, — иди. Мне надо побыть одному.
Феня аккуратно, без единого звука, закрыл за собой дверь.
Хозяина обеспокоило появление следователя. И не потому, что тот может докопаться до причин гибели старика — Героя Советского Союза, это следователю не удастся сделать никогда. Дело было в другом: появление такой мелкой сошки — словно бы присланная метка, за которой могут последовать более грозные события. Потом прибудет ОМОН в черных масках, за ОМОНом — налоговая полиция, и понеслось, и покатилось… Хозяин почувствовал, как у него само собой сморщилось, будто печеное яблоко, лицо. Но вряд ли до этого дойдет дело — у него есть надежные друзья наверху.
Раз в месяц с завидной точностью, всегда двадцать девятого числа, в одиннадцать часов дня ему звонит Кржижановский, после чего присылает бронированную машину и двух офицеров — специальных порученцев. Хозяин отправляет Кржижановскому портфель, в котором лежат деньги — сто пачек, перетянутых банковскими бумажками, по десять тысяч долларов в каждой пачке — итого миллион «гринов». Это его доля в тамошнем «общаке». А тамошний «общак» такой, какого не имеет ни одна криминальная армия в мире, — рты у нынешних чиновников оказались пошире, чем у самых жадных паханов…
Нет, пора покинуть на пару месяцев благословенную Родину, пора к жене, на солнышко, к теплому морю и вечной музыке, пора к своему прошлому, к любви, к бывшей своей диспетчерше, ставшей ныне матроной…
101
Вельский вновь попытался пробиться к президенту, и вновь у него ничего не получилось — дочь президента стеной встала перед дверью, лицо у нее было хмурым, болезненно-желтоватым.
— Папа болен! — заявила она Вельскому, вскинув перед собой ладонь, будто некий запрещающий жезл.
— Мне нужно срочно доложить, как идет расследование дел, находящихся у него на контроле, и, соответственно, получить санкции на арест. — Вельский замолчал, он понял, что не совсем точно выразился: в конце концов президент — не прокурор, чтобы давать санкции. — Точнее, поставить его в известность о предстоящих крупных арестах преступников, — произнес он твердым голосом.
— Преступников… по какому делу? — дочь президента отвела взгляд в сторону.
— По делу об убийстве Влада.
— Не знаю, не знаю… Это можно будет сделать, только когда папа выздоровеет.
«А если папа не выздоровеет никогда? — мелькнула в голове досадливая мысль. — Если бы он пил хотя поменьше, тогда на что-то можно было бы надеяться, а так… Болезнь его не имеет границ».
Через двадцать минут служба охраны президента засекла в одном из кабинетов следующий разговор. Он был записан на пленку, говорила женщина — ее голос был идентифицирован — и Кржижановский.
— Приходил Вельский.
— Я знаю.
— У меня создалось впечатление, что он вплотную подобрался к тем, кто убил Влада.
— Что ж… Пусть будет так, — с философским спокойствием произнес Кржижановский.
— А вдруг у кого-нибудь откажут нервы, развяжется язык? Тогда что делать?
— Языки не развяжутся. Ни один. Это исключено.
— А вдруг?
— Никаких вдруг, дорогая моя. Пойдем на все, вплоть до крайней меры.
— Но ты ведь… ты ведь дружишь кое с кем из них…
— С кем именно?
— С Бейлисом, например. С Хозяином.
— С Бейлисом никогда не дружил. Ты читала, что про него тут напечатала одна газета? Нет? Прочитай.
Существуют обстоятельства, при которых дружба считается обычными слюнями. Так вот Бейлис — это слюни, извини за выражение. Слюни слюнями, а дело делом.
— Что теперь будет с Бейлисом?
— Как что? — Кржижановский помолчал. — Я же сказал… Сантиментам здесь не место. Либо он должен погибнуть, либо мы… Альтернативы нет.
— Жалко. — Женщина вздохнула. — Для меня он сделал много хорошего.
102
Утро началось для Хозяина с неприятностей. Еще спозаранку в дверь поскребся Феня, скребки его были осторожными, какими-то подозрительно-зверушечьими. Хозяин уже встал, привычка вставать рано сохранилась у него еще с таксистских времен. Он мог лечь в двенадцать часов ночи и подняться в четыре часа утра и чувствовать себя так, будто проспал не менее десяти часов, — Хозяин обладал завидным здоровьем.
На скребки Фени Хозяин не обратил внимания, тогда Феня аккуратно покашлял в кулак.
— Ну, чего? — не оборачиваясь, спросил Хозяин. — Зачем пришел? За очередным пирожком?
— Никак нет.
— Тогда чего?
Феня вновь аккуратно покашлял в кулак. Хозяин стоял, упершись костяшками пальцев в стену, и давил на них всем туловищем, словно хотел размять их, либо по некоему каратистскому рецепту превратить в металл.
— Говори! — потребовал Хозяин.
— Не могу.
— Боишься, что сниму голову?
— Боюсь!
— За то, что принес худые вести?
— Да.
— Не бойся. — Хозяин отклеился от стены, потер костяшки пальцев и с угрюмым любопытством глянул на Феню: — Ну, чего?
Феня выдернул из-за спины руку с газетой.
— Вот.
— Чего вот?
— Одна газета про вас пакость напечатала…
Лицо у Хозяина изменилось, он подошел к Фене, выдернул из руки газету.
— Иди отсюда, гонец, — сказал он Фене, — не мешай мне… Прочитаю это. — Он усмехнулся. — С чувством, с толком, с расстановкой.
Хозяин произнес эти слова спокойно, хотя внутри у него все стремительно напряглось, натянулось, будто перед дракой. В славном таксистском прошлом ему иногда приходилось драться с пассажирами, поэтому он хорошо знает, что это такое. И с той далекой поры не оставляет привычки тренировать свои кулаки, отбивать костяшки пальцев, превращая их в дубовые. Горло невольно сжало. Феня исчез, будто его не было вообще.
Остановившись перед столом, Хозяин тупо глянул на красочную шапку, вынесенную поверх газетного листа, поставленную над логотипом издания, что особо подчеркивало важность этого материала. Нахмурившись еще больше, подвигал из стороны в сторону нижней челюстью. Текст шапки был ему хорошо знаком, он его уже читал: «Кто убил Влада?»
