Но в этот раз ждало Тихоню в месте обычной встречи с Волгой такое, что она чуть не побежала вспять от испуга.
Торопливо стучали топоры, громоздились свеженасыпанные земляные стены, толпились лодки; качались на волне крутобокие струги, а на них – чужеземцы в пёстрых одеждах, с сожжёнными нездешним солнцем лицами.
Князь Добришский задумал здесь ставить острог, а в нём – мытницу, собирать плату с гостей за проход по Тихоне вверх по течению. Три дня пути, устроенный стараниями князя волок, другие реки – и струги вновь окажутся в волжских водах, но уже за пределами земель Владимирского княжества. А там и до седого Волхова недалеко, до Великого Новгорода. И дальше купеческим кораблям дорога: через Нево-озеро – в море Варяжское, в богатые города.
Ох, хитёр Дмитрий! Многие новым путём пойдут: жаден великий князь Юрий Всеволодович, мыто втрое дерёт против добришского да иных иноземных купцов на запад не пускает, заставляет в Нижнем Новгороде товар продавать за бесценок и восвояси возвращаться. Многие ропщут: и персы, и булгары, и гости из Господина Великого Новгорода. Вот теперь наступит торговле облегчение, а казне Добриша – добрый прибыток!
Хитёр Дмитрий! И смел, да полководец знатный: в самых медвежьих углах земли русской слыхали про храброго Солнечного Витязя, что на Калке чести не уронил, а потом вместе с булгарами, черемисами да башкирами поганых татаровей в степь прогнал. Самого Субэдэя в плен взял, а с ним четыре тысячи захватчиков, что от двух туменов всего и уцелело, и на баранов их выменял – голова на голову. Вот смеху-то было!
И хитёр, и в воинском деле искушён. А дальновиден ли?
Грозен великий князь владимирский, обиду не простит. Да и рязанцам Добриш поперёк горла. Выстоит ли один маленький город против многих сильных?
Тихоня о том не знает. Её дело – гладкую спину под струги подставлять да княжеских коней чистой водой поить…
* * *
– Говорил же – в две сажени вал насыпать. Слышишь, боярин? – сердито сказал князь.
Ближний боярин Сморода у старшего брата, погибшего в битве на Калке, унаследовал и прозвище, и острый ум, и могучее чрево на толстых, как дубовые столбы, ногах, и должность. Только старший брат покойному князю Тимофею служил, а младший при Дмитрии подвизается.
– Сам мерял, княже. Две и есть.
– Смотри у меня. И с тыном отчего задержка?
– Я велел лес, что получше, на стройку причала отправлять. Вон кораблики толкутся, некоторые по три дня ждут.
– Вот это верно, – одобрил князь, – первым делом купцам удобство надо обеспечить, не обижать.
Жук скептически заметил:
– И две сажени низковато будет. Меня бы не остановило, коли взялся бы острог ваш брать. Да с доброй дружиной – враз бы взял.
– Развоевался он, ишь. Такой же твой острог, как наш. Чего это низковато? – набычился Сморода. – Со стороны реки – в самый раз. А с береговой стороны в будущем году ров выроем, как Дмитрий Тимофеевич велел. Хорошо выйдет, крепко.
– Ну, не киевские стены, прямо скажем.
– Слышь, умник, – взорвался боярин, – ты ещё скажи – не Царьград. Что можем, то и строим, по молодцу и меч: кому харалужный, кому ржавый, а тебе, трепло, лыковый. Иди вон, делом своим займись. Княжича нянчи.
– Чего расшумелся? Князь велел глянуть, как опытному воину, а ты бухтишь. Гляди, чрево своё не растряси, а то через край польётся.
Сморода побагровел и набрал было воздуха для ответа, но князь остановил:
– Но-но, хватит тут мне. Чисто петухи, сейчас бросятся. В одной лодке гребём. Что толкового скажешь, Жук?
– Вот туда, в угол, надо башенку поставить. Для лучников и караульных. Там река как на ладони, оттуда обзор хороший.
– Дело, – согласился князь, – заметь себе, боярин. Вечером в чертёж впиши.
Сморода хотел было возразить. Поглядел на место схождения крепостных фасов со стороны Волги и Тихони, про которое указал Жук. Крякнул и не стал спорить.
– Что там дальше у нас? – спросил Дмитрий.
– Новгородские купцы встречи просят. Ещё там чудак один, папежник, чернец фряжский. Пешком из самого Рима будто идёт. Ну, и просители всякие, – объяснил Сморода.
– Нигде от них не спрятаться, – вздохнул князь, – чего сюда припёрлись? Пусть в Добрише сидят, ждут. Или к княгине обращаются, если загорелось посерёдке, раз она на хозяйстве осталась, пока мы тут строимся. Анастасия их быстро образумит.
Жук засмеялся было, но прикрыл рот ладонью и сделал вид, что закашлялся. Сморода смущаться не стал, согласился:
– Это да. Анастасия Тимофеевна рассусоливать не будет – враз с княжеского двора погонит, если кто с пустым разговором придёт. Строга она, матушка наша. Вот бы и ты, князь…
Сказал – и осёкся: Жук так хлопнул боярина по спине, что тот чуть язык не прикусил. Сморода хотел было возмутиться на фамильярность, но передумал. И вправду, не стоит: и так уж сколько лет говорят, что в роду Тимоши Добришского все – блаженные да мягкие, один мужчина, и тот – княжна Анастасия… То есть, конечно, теперь уже княгиня. И Дмитрий, хоть покойному Тимофею не родной сын, а приёмный – тоже таков. В битве храбрый, да сердце доброе, не умеет просителям отказывать; а среди них всякие попадаются: есть и мошенники, и хитрецы, да и просто дураки.
– Тятя!
Прерывая неудобный разговор, подбежал княжич – так спешил, что уронил шапку. Дмитрий схватил первенца, поднял на руки. Улыбнулся счастливо:
– Ты откуда взялся, Роман Дмитрич?
– Как откуда? – удивился мальчонка. – Или ты не знаешь? Меня маманя родила.
Князь рассмеялся. Запыхавшаяся нянька виновато сказала:
– Прости, князь-батюшка, не удержать его. Всё к тебе просится, скучает. Не вели казнить, поддалася я на уговоры сыночка твоего, привела сюда.
Князь кивнул: всё нормально, мол. Поцеловал сына в розовую щёчку, спросил:
– Ну, чем занимался сегодня?
– Я с плотниками знаюсь теперь, – похвастался княжич, – сказали – возьмут меня в артель, только чуток подрасти надо. Буду тесать, и пилить, и топориком махать! Всё буду.
– Как же так? – удивился отец. – Ты же собирался витязем стать, чтобы змею горынычу головы срубить. Сколько у него голов, ну-ка? Вспоминай. Загибай пальчики. Один…
– Два, три, – быстро сказал Ромка, – четыре, шесть.
– Не спеши, торопыга. Пять-то пропустил.
Княжич нахмурился. Снова начал загибать пальцы, шептать про себя. Согласился:
– Да, тятя, пять-то первее будет, чем шесть. А потом семь. Семь голов у змея!
Наклонился, зашептал на ухо:
– Только можно я не буду ему все головы рубить? Вдруг у него детки есть, будут по отцу скучать. Оставлю немного, хорошо?
