А калека на одной ноге ловко прыгает и продолжает костылём охаживать:
– Изыди, ирод окаянный!
Хорь едва сдержался: увечных бить воину не пристало. Сообразил: пустил слюну, лицо сделал глупое-преглупое. И загукал, пуская пузыри.
– Оставь его, Архипушко. Он, видать, блаженный, – заговорили нищие, – ладно, пусть уж с нами стоит. Федька сегодня добрый будет, всем хватит.
– Да уж, на именины щедро подаёт. А потом ещё и у дома столы накроет, прямо на улице.
Заговорили про Кольцо: мол, душегубец и вор, зато раз в году на милостыню не жадный. Видать, хочет через калек убогих в царствие небесное обманом просочиться. А ещё страсть, как любит рассказы про дальние странствия. Того, кто самую интересную историю поведает – в дом пригласит, брагой угостит и серебром наградит.
Не успел батюшка отмахать кадилом – народ повалил из душной рубленой церквушки на улицу. Федькины здоровяки грубо расталкивали толпу, освобождая путь вожаку. Кольцо подошёл к нищим, выстроившимся шеренгой, вопросил тонким голосом:
– Как поживаете, братики-сударики? Рады празднику?
– Слава богу, живём, Фёдор Фёдорович, – нестройно ответили попрошайки, – спасибо на добром слове. А тебя с именинами, будь здоров да богат.
Кольцо кивнул самому красномордому из своих: тот пошёл вдоль ряда, вынимая из мешка калачи и вручая каждому нищеброду. Вдруг случилась катавасия: одноногий Архипушко, ловко спрятав подарок за пазуху, тут же вцепился редкими зубами в калач соседа, норовя откусить побольше. Суматоху усугубил сам Фёдор, неосмотрительно бросив в толпу горсть редкого в этих местах серебра. Началась драка: к христарадникам присоединились и местные, пытаясь нащупать монетку, упавшую в грязь.
Разбойники, раздавая тумаки и затрещины, насилу вытащили Фёдора из свалки; слегка помятый именинник, не стесняясь, ругался словами, не очень подходящими к светлому празднику.
Но Хорь всего этого не видел: он давно уже выбрался из села и бросился в лес.
* * *
Если уж не везёт, так всю жизнь – Гнус это точно знает. Да и прозвище не фартовое: как с таким уважения добиться что у неверной воровской фортуны, что у коллег?
Родителей Гнус не помнит, совсем мальчонкой оказался у калик перехожих, бродил по дорогам, песни жалостливые пел. Как подрос, стал к ремеслу неподобающему пригоден – прибился к ворам, промышлял на рынках города Суздаля, кошели у зазевавшихся горожан с пояса срезал. Да только не шибко ловко: часто ловили и лупили. Один раз чуть не насмерть: свернули челюсть на сторону, голову пробили. Три дня валялся у ям с требухой, и как бродячие собаки не загрызли?
Челюсть срослась плохо: теперь парень говорит непонятно, гундит, слюнями брызгает. Оттого и Гнус.
Однако повезло, что в жизни Гнуса редкость: попал в шайку, которая на тысяцкого Фёдора Кольцо тайно старалась. Потом вслед за хозяином во Владимир перебрались, после – сюда, в места глухие. Село на тракте стоит, что соединяет волжский берег и стольный Владимир, по нему часто купцы ездят, но Кольцо грабить их не велит: лиса-хитрюга возле норы не охотится. Зато тайными лесными тропами в разные места добраться можно, и уж там погулять: и мордву пограбить, и булгарские караваны. Да и в Добришское княжество ходили с тайными заданиями от Фёдора, но туда парня не брали:
– Ты, Гнус, неловкий да некузявый, куда тебе. Ещё на соплю собственную наступишь, растянешься.
Вот и приходится больше по хозяйству, будто не разбойник лихой, а холоп дворовый: то дрова колоть, то воду таскать, то в ночной страже маяться.
И сегодня не повезло: праздник, именины самого ватамана. Товарищам – пить да гулять на радостях, а Гнусу – в караул.
Вздохнул. Подпоясался, нож на пояс повесил, дубинку сучковатую прихватил – да и пошёл знакомой тропой, острог снаружи обходить, приглядывать.
Только за угол завернул, чу: топориком кто-то стучит, совсем близко. Подошёл, видит: широкоплечий смерд возится с высокой сосной, что у самого тына стоит.
Гнус, хоть и не самый в шайке уважаемый, выпрямился: лапотники – они вообще не люди. Шикнул:
– Эй, деревня, чего тут делаешь?
Пейзанин ветхую зелёную шапку с длинным назатыльником скинул, поклонился в пояс, заскулил:
– Вы, господин разбойник, меня не бейте, не по своей воле. Фёдор Фёдорович велел деревце завалить, а то сгнило, как бы на дом не рухнуло. Я быстренько, и никакого вам беспокойства, а одно сплошное удовольствие, боярин.
Гнусу такое обращение понравилось. Сказал важно:
– Не суетись, смерд. Делай своё дело. Как закончишь – доложишь, я тут главный.
– Оно конечно, – пролепетал крестьянин и вновь принялся кланяться, – а как же? Службу понимаем, со всем нашим уважением.
Разбойник важно по тропинке пошагал, обходя тын с тыльной стороны. Вот уже и дорога, до села тут – полверсты. У ворот столы поставлены, а на них – всякая вкуснятина: пироги с потрохами, да с творогом, да с рыбой; гуси, целиком запечённые, и зайцы жареные, караваи горой, меды да брага. Гнус аромат втянул – враз слюной рот заполнился.
А в сторонке нищие толпятся, дюжины три. Да и сельчане, что победнее, отдельной кучкой. Ждут, когда благодетель выйдет.
Фёдор Фёдорович появился, наконец. Кивнул народу:
– С праздником, православные!
Забубнили невпопад:
– С именинами, Фёдор свет Фёдорович!
– Многая лета да крепкого здоровья!
– Чтобы только сегодня семечка в землю упала, из которого дуб вырастет, что на твой гроб пойдёт, – ляпнул тощий нищеброд.
Кольцо нахмурился: не любил про смерть. Но ритуал надо блюсти, теперь – очередь занимательных историй. Сказал:
– Везде ходите, всякое видали. Поведайте, что необычное в свете творится.
Началась толкотня: каждый норовил первым заготовленную сказку изложить, но всех тощий опередил:
– Вот я в Царьград ходил, о том речь пойдёт.
Все притихли, снедаемые кто ревностью, а кто и неподдельным любопытством; некоторые старцы даже ладони к ушам приставили, чтобы ни словечка не пропустить.
– Далёк путь, да тяжела дорога, – начал тощий бродяга, – через леса дремучие, воды бегучие. На горку тяжко, а под горку кувырком. Мимо стольного Владимира, да Новгорода Нижнего, да Волочка Верхнего. Ветром умываюся, пургой укрываюся, лапоточки сносил, ноженьки стесал до колен, да новые выросли.
– Врёшь, пёс шелудивый, – не вытерпел Архипушко, – не отрастают ноги-то!
И для убедительности продемонстрировал всем единственную конечность.
– Знать, неправедно живёшь, мало Богу молишься, – немедленно парировал тощий и продолжил: – И дошёл я, боярин Феодор, до самого Царьградского озера. Озеро то кругло да обширно, а по нему кораблики бегут: какие туда, а какие и оттуда. Взошёл я на кораблик, а там – чудеса! – ни души: вёсла сами гребут, парус сам на мачту взбегает, а ветер у каждого кораблика свой: в нужную сторону поддувает. Ну, доплыл я до острова, и ахнул: чудесный тот город Царьград. Стены из лучшего тёса, ворота лазоревым выкрашены, а у тех ворот стоит волшебный зверь верьблют. Крылья у него золотые, три хвоста медные, три рога железные, и вопрошает грозно…
