– Все вон! Оставьте нас одних.
Толуй, младший сын хана, вскочил, подгоняя неповоротливых пинками:
– Пошевеливайтесь! Или не слышали приказа? Да поживее, а то ползёте, как беременные овцы.
Выгнал последнего толстого нойона, повернулся к постели:
– Сделано, отец.
– Ты тоже, Толуй. Иди вон.
Младший чингизид удивился, но не посмел возражать. Ожег Субэдэя злым взглядом и вышел из шатра.
Темник почтительно склонил седую голову, приготовившись слушать.
Тэмуджин помолчал. Потом вдруг улыбнулся:
– Помнишь, как ты притворился перебежчиком и обманул меркитов? Завёл их войско в ловушку. Отличная была охота: мы гоняли их по степи, словно испуганных зайцев, пока не перебили всех.
Субэдэй кивнул:
– Конечно, помню. После того дела ты доверил мне сотню бойцов.
Хан рассмеялся:
– До сих пор не понимаю, как тебе удалось их обдурить.
– Я старался. Меркиты поверили, что я – несчастный слуга, несправедливо обиженный хозяином. Если помнишь, ты кнутом рассёк мне лицо для достоверности.
Тэмуджин протянул руку, пощупал давний шрам на щеке соратника. Тихо сказал:
– Прости меня, темник.
– Пустое, великий хан.
– Нет, не пустое, – с нажимом сказал Чингис, – я не успел извиниться перед многими, которые были более достойны моего раскаяния, чем ты. Но если не можешь добыть лисицу, удовлетворишься и бурундуком.
Субэдэй промолчал: сравнение ему не понравилось.
– Помнишь, ты рассказывал мне об одном урусуте, о Золотом Багатуре, славно сражавшемся на Калке, а потом в неудачной битве с булгарами?
– Не помню, – соврал темник и поморщился, будто раскусил гнилой орех, – наверное, глупая сказка, которой утешаются слабые народы Запада.
– Может, и сказка, – задумчиво сказал Тэмуджин, – я хотел бы, чтобы спустя века обо мне рассказывали подобные легенды. Не про то, как я жёг города и повергал к своим ногам бесчисленные царства. А о том, как я скакал на золотом коне к победе, с верными друзьями рядом.
– К чему ты заговорил о легендах? – осторожно спросил темник. – У тебя впереди ещё много лет для жизни и новых свершений.
– Врёшь, – вздохнул Чингисхан, – это тебе не к лицу, ты же не придворная шваль, текущая лестью, словно гноем. Ты – боец. Стань таким Золотым Багатуром. Солнце рождается на востоке и распространяет свет повсюду, стремясь на запад. Приведи мои полки к последнему морю, темник. Империя должна жить. Но жить не войной и кровью, а покоем и счастьем подданных.
Субэдэй молчал, удивлённый.
Тэмуджин нащупал продолговатый предмет, лежавший у его постели. Передал нойону:
– Посмотри.
Субэдэй осторожно развернул шёлк. Увидел узкий, слегка изогнутый клинок. Рукоять из почерневшей от древности бронзы в виде приготовившейся к атаке змеи, золотой шар навершия. Удивился:
– Что это? Необычная работа. Никогда не видел подобного, а я держал в руках множество мечей: китайских и хорезмийских, персидских и сирийских. Какой мастер сделал его?
– Думаю, прошли тысячелетия с того дня, когда его выковали из небесного железа, не знающего ржавчины, – ответил хан, – я нашёл его на берегу реки полвека назад. А может, он нашёл меня. Это – Орхонский Меч.
Субэдэй поразился:
– Значит, не сказка? Он существует? Меч, приносящий владельцу победу в любой битве.
– Конечно, сказка, – сердито сказал хан, – победу в битве приносят мудрый замысел полководца, дисциплина и храбрость бойцов. Или ты думаешь, что я покорил полмира только благодаря этой железяке?
– Разумеется, – поспешил согласиться темник. Аккуратно завернул клинок обратно в шёлк и протянул хану.
– Нет, – покачал головой Тэмуджин, – забери и лично проследи: когда я умру, пусть Орхонский Меч положат в мою могилу. Да сокроет место её вечная тайна, чтобы не было соблазнов найти её ни у кого, включая моих сыновей. Может, тогда они попробуют править разумом, а не только воинской доблестью. Империи создаются мечом, но процветают в веках с помощью иного – или погибают. Я всё сказал, Субэдэй-багатур, сын урянхайского кузнеца, великий полководец. Прощай.
Темник согнулся в поклоне и попятился к выходу, не смея повернуться к хану спиной. Вышел, прижимая к боку свёрток.
Обессиленный Тэмуджин откинулся на ложе. Закрыл глаза.
Раскинув руки, Великий Хан взлетал в небо, а навстречу ему падал чёрный орёл.
Август 1227 г., болота сарашей,
Добришское княжество
Сарашонок аккуратно положил на кочку короткий лук и пучок стрел. Повалился на изумрудный мох – и аж застонал от удовольствия, вытянув уставшие ноги в лыковых лапоточках.
– Ох, мягко как! Слышь, городской, у вас в Добрише, небось, на таких перинах только бояре спят? Чего стоишь пнём? Ложись, отдохнём пока.
Молодой гридень с сомнением посмотрел на мох, потрогал сапогом.
– Да ну. Ещё змея какая выползет да ужалит.
– Не трусь, городской, – засмеялся болотник, зашмыгал веснушчатым носом, – авось побрезгует. Ты же невкусный, печкою копчённый. Куда вам до нас, лесных: мы привыкшие к ветру, приволью, воздухом чистым!
Дружинник осторожно присел. Ему было не по себе: от шестичасового перехода по трясине на болотоступах до сих пор покачивало. Слушал вполуха, как сарашонок нахваливает вольное житьё:
– …да ещё голубика, брусника. Клюква скоро пойдёт. Грибы опять же. Вечером выйдешь из землянки – лягухи поют, красота!
– Дурной ты, болотник, и в грибах не разборчивый. Лягушки только квакают. Ты, небось, и не слыхал, как добрые люди поют.
– Э-э, не скажи! Иная лягуха получше вашего дьяка на клиросе выводит. И каждую опознать можно. Вот гляди.
Сарашонок сложил хитрым манером ладони и зачмокал: «Куач! Куач!»
– Это жёлтобрюхая хвастается, что водяных жуков наелась. А вот ещё, слушай.
Надул щёки и выдал низкий звук: «Урр! Урр!»
– А это жабий мужик самочку подзывает, – пояснил болотник.
– Тише. А то на твой зов все лягушки, любовью томимые, примчатся да уволокут тебя в трясину. Зацелуют этакого красавца до смерти.
Сарашонок хохотал так, что чуть все веснушки не отвалились.
Гридень тем временем разглядывал непривычно лёгкие камышовые стрелы. Хмыкал, трогая наконечники из рыбьей кости.
– Такой ерундой кольчугу не пробьёшь.
– А где ты видел гуся в кольчуге? – заулыбался болотник. – Железные наконечники тоже имеются. Только дорогие они, Хозяин для особого случая выдаёт. Вот когда мы с князем Дмитрием ваш Добриш от татарвы отбивали, так мне целых пять штук досталось. Я двух до смерти приложил, а уж потом обычными пулял, костяными.
