Булгарский арьергард сдерживал монголов яростной стрельбой, пока товарищи перерубали толстые верёвки. Потом бросились в Сакмару; с левого берега их прикрывали из луков.
Обрадованная река навалилась на чужеродное сооружение, обрубленное с одного конца, потащила мост вниз по течению, растаскивая на части.
Стих топот копыт последних булгарских сотен.
И выл от злости Субэдэй, хлеща кнутом невинную Сакмару.
Октябрь 1229 г., город Биляр, дворец эмира
– Доволен, брат? Алтынбек на всё согласился? Не мог, думаю, своему спасителю отказать.
– Пожалуй, да. Первый шаг сделан. Юрий Владимирский и Ингварь Рязанский обрадуются и тому, что эмир уступил им земли мордвы, и тому, что булгарские караваны теперь пойдут через Нижний. А свой острог на Тихоне я сам велю разрушить, когда вернусь. Так что монополия владимирцев на северный торговый путь обеспечена. Мир подписан на шесть лет, осталось привести сюда дружины русичей для помощи против монголов – но это уже второй шаг.
– Было бы совсем хорошо, – сказал Азамат, – но и то, что можно не опасаться удара в спину, здорово. С рубежей каждый день – дурные известия. Стычки постоянные, то в одном месте сунутся, то в другом. Слабину ищут. Алтынбек торопит меня выступать, даёт восемь тысяч бойцов.
– Так это же хорошо.
– Мало, брат. У Субэдэя два тумена. Хорошо, что пока башкиры бьются, а то было бы все три. Не удержать мне границу. Так что ты там не затягивай, договаривайся с князьями о помощи. Хотя мало мне верится в неё: Юрий Всеволодович всегда нам врагом был, да и с Ингварем мы дрались не раз.
– Теперь один у нас враг. Один на всех, зато такой, что хватит надолго. До весны бы продержаться, в распутицу монголы на Русь не полезут.
– Ладно, – вздохнул Азамат, – пойду собираться. Поцелуй Настю и мальчишек. И Хорю приглашение от меня. Вдруг надумает на обратном пути в Булгар заехать? Хотя… Не в военном лагере же мне его встречать-угощать. Просто привет передай и пожелание здоровья всему семейству. Сколько там хорят у него? Пятеро?
– Или шестеро, если Хася уже родила. Передам привет, не переживай. Утром приду тебя провожать. До завтра.
– До завтра, брат.
У двери встретил десятник, приставленный приказом эмира к русскому князю порученцем. Сказал:
– Иджим-бек, там к тебе урусут. Вестник.
– От Юрия Всеволодовича?
– Нет. Сам всё скажет.
Странно. Десятник отвёл глаза, не захотел дальше говорить.
Прошёл в свою комнату. Гонец поднялся навстречу: дружинник добришский, из молодых, малознакомый. Лицо измождённое, кольчуга рваная, руку неловко к боку прижимает. Сердце замерло, пропустило удар.
Гонец поклонился. Сказал, не поднимая глаз:
– Дурную весть я привёз, князь. Хуже и не бывает. Не уберегли мы княгиню, и побратима твоего, и город…
Выслушал, каменея, рассказ о случившемся. Опустился на лежанку без сил. Спросил:
– Что с сыновьями?
– Где Роман и Антон, неведомо. Тела не нашли, в плену у Юрия Рязанского их нет. Сгинули бесследно. И ещё. Властители владимирский и рязанский по всем городам письма разослали. Мол, ты не князь вовсе, а обманщик и вор. Велено тебя схватить и на суд Юрия Всеволодовича представить. Большую награду золотом положили. Нельзя тебе на Русь возвращаться, на первой заставе схватят.
Дмитрий произнёс с трудом:
– Иди. Отдохни с дороги. Скажи моему булгарину, чтобы накормил и место нашёл для ночлега.
Гридень постоял. Хотел что-то сказать. Махнул здоровой рукой бессильно, вышел.
Когда дверь затворилась, Дмитрий завыл. Страшно, без слёз.
За окном сука бросила вылизывать своих детей. Отозвалась, задрав морду к безучастному ночному светилу цвета Настиных глаз.
Два щенка, испугавшись, быстро поползли в темноту.
* * *
И был яркий сентябрьский день, и было всё хорошо: мальчишки играли. Старший расставлял липовые баклуши и объяснял:
– Ты, Антошка, не гляди, что это деревяшки. Это витязи перед битвой, на конях да с копьями. Вот передовой полк, вот засадный. А это – полк левого крыла.
Антон схватил чурбачок, стал разглядывать. Не нашёл ни крыла, ни коня, скуксился, приготовился реветь: обманули.
И дядя Хорь рассказывал что-то хохочущим рязанцам, а мама, уходя в дом, обернулась с крыльца и улыбнулась ласково.
А потом завертелось. Страшно кричали люди; мелькнуло в куче неузнаваемое, окровавленное лицо дяди Хоря с отрубленным носом.
Ромка схватил ревущего Антошку за руку, потащил прочь. Везде шла драка: рязанцы по двое-трое наскакивали на добришевцев, рубили. Летели кровавые брызги, скрежетало железо, хрипели люди…
Пролезли в знакомую дырку под плетнём: её прокопал ещё кобель Шарик, исчезнувший в ту страшную ночь, когда маму украли. Антошка вспомнил, захныкал:
– Маменька где моя? Маменька!
– Хватит реветь, как девчонка.
Роман дал подзатыльник: несильно, для порядка. Самому хотелось свернуться калачиком да зарыдать, но нельзя: за брата отвечаешь.
Неслись вдоль каких-то домов, вниз, к рынку. На перекрёстке их увидали всадники, начали разворачивать коней. Ромка охнул, стал колотить кулачками в калитку:
– Пустите! Убивают!
Не открыли.
Начал толкать доски – одна поддалась. Пропихнул Антошку, пролез сам, обдираясь, занозя живот. Пробежали огородом, тут братик сомлел: подогнулись ножки, упал в ботву.
Схватил на руки, потащил – тяжёленький! Выскочили на соседнюю улицу, и там – топот копыт! Роман опустился бессильно, закрыл лицо руками, слёзы брызнули.
Топот стих. Конь дыхнул прямо в лицо. Ромка открыл глаза. Закричал:
– Кояш, родненький!
Золотой конь повернулся боком: садись, мол. Да куда там! Кояш огромный, до гривы-то не дотянуться.
Жеребец подтолкнул мордой, направляя. Собрались с силами, побежали дальше. Из переулка вывернулся дядька: морда страшная, глаза красные, в руке – топор. Заорал:
– Вот мальцы княжеские! Хватай!
Кояш всхрапнул, ударил дядьку широченной грудью – того отбросило, повалило вместе с забором. Затих.
Вот уже рынок рядом. Конь подтолкнул пацанов к телегам: прячьтесь мол. А сам поскакал к городским воротам.
Ромка долго не раздумывал: увидал крытую повозку с высокими колёсами, расписанную невиданными цветами и птицами, под пологом – сено. Залезли под сено, а там – сундуки да ящики. Еле уместились. Ромка закидал братика и сам прикрылся. Нащупал рот Антошки да ладошкой прикрыл, чтобы плача не было слышно.
Умаялись сильно. Пригрелись и уснули.
