Роман храбрости набрался, спросил:
– А чем торговал, господин?
Перс захохотал. Сказал, что «мясом». Хороший товар, мол, хоть и хлопотно с ним, аж до Калки приходилось добираться, зато доходно. Любое мясо можно продавать, лишь бы не единоверцев. И посмотрел на Романа – нехорошо так. Будто оценивающе.
Роман удивился: разве же от мяса бывает большая прибыль? И зачем в далёкие походы ходить – полно на рынке и баранины, и птицы, и говядины. Но вслух спрашивать не стал.
А потом какой-то араб, что ли, пришёл: подтянутый, с сельджукским кылычем на поясе. Загорелый, шрам от сабельного удара на щеке. Начали с персом шептаться и на Ромку поглядывать. Потом перс крикнул:
– Чего уши развесили? А ну, идите все спать.
И слуг прогнал. Ромка спросил у кухарки, что давно в доме служила:
– Вправду хозяин мясо продавал?
Она руками всплеснула, сказала:
– Это они так людей называют. Рабами он торговал. Грех ведь страшный. Он всё говорил: мол, иноверцами можно. Язычниками там, христианами, иудеями. Да только неправда это.
Заохала, махнула рукой, пошла к себе. А Ромка – к себе в закуток, где Антошка уже посапывал давно.
Ночью пришла Халима, разбудила Романа. Знаками показывает: пойдём, мол, только тихо. Ромка хотел старые разбитые сапоги натянуть – не разрешила. Так и пошёл босиком.
Повела в чистую половину, господскую. Из-за двери – полоска света, и пьяный разговор: перс с этим арабом чернявым о чём-то договаривается:
– Отличный товар, и всего сто монет за двоих. Красная цена им, конечно, двести, но уж больно деньги нужны.
– Дорого. Да и тощие какие-то.
– Зато жилистые! Самое для тебя то, что надо: покойник с ними занимался, воинскому искусству учил. Саблями машут – залюбуешься.
Пока по-персидски говорили, Роман всё понимал. Вернее, слова-то отдельно понимал, а о чём разговор – не очень. Но затем араб на своём заговорил, а с этим языком у Ромки хуже: через слово неясно. Какие-то «мамлюки», «фурусия» и другие непонятные слова. Потом перс сказал:
– Девяносто монет – и по рукам! Последняя моя цена за мясо. И забирай обоих братцев хоть утром.
Ромку как ледяной водой окатило. Это же перс его с Антошкой продаёт!
Звякнул кувшин, хозяин заругался:
– Тьфу ты, вино кончилось.
И заорал:
– Халима! Дура немая, иди сюда.
Халима Романа толкнула: беги, мол. Подождала и открыла дверь, вошла с поклоном.
Ромка прибежал в свою каморку, начал братца трясти:
– Антошка, просыпайся! Беда. Бежать надо.
Тот со сна не понимает:
– Куда бежать, на горку? Так Рамиля нет больше, некому заставлять. Дай поспать, а?
Еле растолкал. Схватил мешок, по дороге на кухню заглянул, стащил лепёшку со стола. Прежде, чем из дому выйти, в окно выглянул, и правильно сделал: у ворот факелы горят, и там эти двое стоят, новые охранники. Выругался и повёл Антошку через заднюю дверь, где калитка в заборе, в переулок выходит. В темноте запыхтел кто-то, сунулся мокрым носом в ладонь: Черныш, пёс караульный, их на ночь с цепи спускают. И тут же Звёздочка прибежала, обрадовалась: хвостом себя по бокам хлещет, вкусненькое выпрашивает. Они всегда голодные, рёбра сквозь шкуру просвечивают.
Ромка руку в мешок сунул, отломил собакам по кусочку от лепёшки – зачавкали. Братья пошли на цыпочках к калитке, дёрнули – заперта! Ромка нащупал замок, подивился: откуда вдруг? После сообразил: через забор надо. Там поленница сложена, можно забраться.
Повёл братца к поленнице. Сам залез осторожно, подпрыгнул, зацепился за край глиняной стены. Подтянулся, лёг животом. Потом развернулся, прошептал:
– Антошка, забирайся.
– Высоко, – испуганно сказал брат, – не допрыгну я.
– Допрыгнешь. Я вот руку протяну.
Антошка начал на поленницу лезть – и ногой медный таз зацепил. Таз покрутился – да и упал, загремел на всю округу:
– Бамм!
Тут же собаки залаяли наперегонки, пламя за углом заметалось!
Ромка закричал:
– Живее давай, рохля!
Антошка испугался, прыгнул на поленницу – а она поехала, рассыпалась с грохотом. Свалился вниз.
А из-за угла уже неслись грек и викинг с факелами, стучали сапожищами.
Антошка крикнул:
– Беги! Беги, братик!
Ромка неловко повернулся – и свалился со стены. Хорошо хоть, что наружу.
Побежал. В переулке темно, мусор навален – два раза падал. Выскочил на улицу, понёсся вниз, к морю. Сзади огни мечутся, плечистый грек рычит:
– Стой! Стой, щенок, ноги переломаю.
Прыгал через заборы, проскочил через сад квартального муллы. Вылетел недалеко от порта.
И воткнулся прямо в человека – тот в темноте стоял, в чёрном балахоне, и не разглядишь. Ромка упал, человек охнул – видно, хорошо ему в чрево врезался.
Человек схватил железной рукой, наклонился. Спросил по-русски:
– Как зовут?
Ромка от неожиданности онемел.
– Романом?
Кивнул. Человек хмыкнул:
– Отлично, отлично. Пошли.
Схватил и потащил – не вырваться. Только не к дому перса повёл – совсем в другую сторону. Ромка в себя пришёл, спросил:
– Дядя, ты откуда знаешь, как меня зовут?
– Я всё знаю. Например, что ты из Добриша, а отец твой – князь Дмитрий Тимофеевич. Так?
Аж дыхание перехватило. Не сразу и пискнул:
– Так.
– Поэтому слушайся меня, и всё будет хорошо.
Пошли по портовой улице, мимо караульных: те у костра грелись, в кости играли. На идущих даже не оглянулись.
– А тебя как зовут, дядя?
Человек остановился. Повернулся так, что свет костра на лицо попал.
Ромка посмотрел в это лицо – и закричал от ужаса: всё в страшных шрамах, рот распорот к ушам и грубо зашит.
А стражники даже не шелохнулись.
Человек улыбнулся, от чего стало совсем невмоготу. И сказал:
– Не ори. Тебя никто не услышит.
* * *
Очнулся Ромка в подвале. Стены каменные, серые, под низким потолком – окно крохотное, кошка не пролезет. И шум оттуда: люди ходят, колёса скрипят. Утро уже или даже день. Рубаха на груди разорвана, и кожу жжёт.
Поднялся с лежанки, огляделся. Комната пустая, ни лавки, ни сундука, лишь в углу – таз с водой. И дверь крепкая. Подошёл на цыпочках, прислушался: за дверью тихо. Дёрнул – заперто.
