– Азамат…
– Заткнись. Надоел. Подумай лучше, нужен ли твоим сыновьям отец-предатель.
Азамат шагнул к Батыю, и мгновенно в его грудь упёрся меч нукера. Сказал:
– Хан, я слышал о тебе, как о мудром правителе, который способен оценить хорошего противника. Я был хорошим врагом для тебя?
– Отличным, – кивнул Бату.
– Тогда ты исполнишь мою просьбу?
– Говори, сардар. Проси, что хочешь: жизнь, свободу, коня. А лучше – место рядом со мной. Мне нужны такие бойцы, и если ты…
– Нет, – невежливо перебил кыпчак, – я прошу об одном: вели убить меня прямо сейчас. Я не могу смотреть, как горит покорённый Биляр, и я не хочу находиться в одном мире с этой рыжеволосой шлюхой: её вонь невыносима. Убейте меня!
Бату посмотрел в пылающие чёрным огнём глаза сардара. Кивнул.
Нукер умело ударил в сердце: Азамат умер быстро и без мучений.
Бату наклонился. Поднял золотой плащ, перемазанный кровью кыпчака, протянул Дмитрию:
– Он твой. С этого мгновения носи его, не снимая.
– Нет, – отшатнулся Ярилов.
– Да, – холодно улыбнулся Бату, – привыкай: в моём улусе приказы исполняются беспрекословно. Носи его, чтобы все знали: Солнечный Багатур – в наших рядах. И чтобы Субэдэй не слишком задирал нос, видя перед собой напоминание о его поражениях.
Бату пошёл, сапогом отодвигая с пути умирающих. Субэдэй положил руку на плечо Ярилову. Тихо сказал:
– Добро пожаловать к нам, Иджим. К тем, кто переступил через себя ради великой цели.
Темник давно ушёл. Стонали раненые, трещали пожары: огонь пожирал остатки столицы погибшего великого царства. Солнце в ужасе скрылось в облаках чёрного дыма, чтобы не видеть, как человек в забрызганном кровью золотом плаще молча стоит над трупом бывшего брата.
1237 г., Восточная Европа
Мелочей не бывает.
У багатура должная быть при себе костяная игла и моток крепких ниток, шило и куски кожи – вдруг понадобится ремонт? Два лука и два колчана. Три коня, а лучше – пять. Кожаный панцирь, прикрывающий грудь, и железный шлем. Кожаный мешок для пожитков; его можно надуть и пересечь реку, держась за гриву коня. Аркан и котелок нужны тебе, боец, не меньше, чем топор и нож. Некоторые щеголяют с трофейными мечами и саблями, но это – баловство; впрочем, воины Империи из кыпчаков и аланов, туркменов и чжурчженей умело пользуются этим оружием.
Если поход долог, то багатуру не нужна юрта: небо ему крышей, седло – постелью; можно спать на ходу, верхом на неутомимом коне, а ветер споёт колыбельную.
Если нет времени на охоту, то верный скакун и здесь выручит: надрежь жилу на шее и выпей немного горячей крови: это поддержит силы. Если нет времени на привал и костёр, то нарежь сырое мясо полосками и положи под седло: за день скачки оно размягчится и пропитается солёным лошадиным потом.
Если едущий впереди тебя обронил вещь, то немедленно подними её и верни товарищу: он выручит тебя в другой раз, а за пренебрежение к беде соратника тебя выпорет палкой десятник. Иглу потерял или забыл моток верёвки – тоже получишь положенные десять ударов. А оскорбишь муллу или бородатого папаза, жреца любой религии, то тут палкой не обойдётся: голову тебе с плеч, багатур. Или ограбишь кого-нибудь до того, как разрешат начальники: грабёж – это тоже искусство, и нельзя творить его как вздумается.
В этом великая мудрость Ясы: не рассуждай, боец. Делай, что прикажут, боец. Пусть думают сотник, и тысячник, и твой темник: они достигли вершин, пройдя тысячи огненных вёрст и не раз победив в бою. Они ведут отряды, каждый – своим путём, по заранее разведанному маршруту, указанному умниками-юртчи. А те опросили сотни купцов, отправили десятки лазутчиков, ночи корпели над картами и записями, чтобы наметить: здесь – переправа, здесь – водопой, а тут – привал после стремительного похода и место сбора тумена перед тем, как напасть на город.
Враг обречён. Мечется он, растерянный, не понимая: откуда ждать удара? Заперся в крепости? Заслон обложит и будет дожидаться запряжённых десятками быков тяжёлых повозок, в которых – детали грозных метательных машин и дремлющие китайские инженеры. А остальное монгольское войско понесётся дальше, громить суетящиеся в неведении разрозненные отряды.
Оглянись вокруг, враг: в твоих рядах – монгольские лазутчики. Они всё прознают, все посчитают и сообщат юртчи. Будут нашёптывать соседскому князю: да ну, не надо помогать, всё само рассосётся, пограбят да вернутся в своё Дикое Поле. А сосед и рад твоей беде, твоему поражению, не понимая: он – следующий!
А когда начнётся бой – лазутчики будут метаться и кричать, сея панику:
– Погибель наша пришла, братцы! Спасайся, кто может, православные!
И побегут первыми, увлекая за собой остальных.
И выхода – нет. Нет спасения.
Двенадцать туменов отдохнули после трудной булгарской войны, откормили коней. Дождались, когда замёрзнут реки, превратившись в надёжные дороги, чтобы не блуждать в русских чащобах и коварных топях.
И обрушились на Русь.
Декабрь 1237 г., город Рязань
Четыре дня идёт непрерывный обстрел. Четыре ночи не спят рязанцы на стенах, ожидая штурма, прячась от монгольских луков, изредка стреляя в ответ, не давая слишком близко подобраться. Монголы, как всегда, меняют лучников, давая им отдохнуть; осаждённых, как всегда, подменить некому. Дремлют прямо на постах, плавают в полубреду, и уже не понимают: это сон? Или в действительности стучат топоры, растут на глазах невиданные китайские механизмы, которые погубят город? Один гридень заснул от усталости, свалился в котёл с кипятком, сварился заживо…
Юрий Игоревич обходит дружинников, наспех вооружённых горожан, крестьян с вилами, едва успевших сбежать под защиту стен. Подбадривает:
– Не трусь! Гляди соколом! Нам чуток продержаться, помощь идёт. Близко уже.
При виде князя подтягиваются, крестятся, отвечают:
– Оно так, батюшка. Ничего. Даст бог, отобьёмся.
По окрестностям рыщут багатуры: каждый должен отловить в лесах, в подполах сгоревших сёл по десятку пленных для хашара. Хашар погонят на стены города впереди монгольских отрядов, с лестницами и заступами: пусть готовят штурм, срывают земляной вал; пусть защитники тратят на них внимание и стрелы; пусть русские убивают русских.
На четвёртый день китайцы доложили: всё готово. Можно начинать.
* * *
– Завидую тебе, урусут, – сказал Субэдэй, – твоя месть близка. Что может быть слаще: увидишь, как рушится жизнь твоего кровного врага, как горит его город, как умирают его подданные. Забрать коней, овладеть женой, зарезать сына; прежде, чем пронзить мечом, заглянуть в полные ужаса и позднего раскаяния глаза… Завидую.
Дмитрий не ответил темнику. Вместо этого сказал Бату:
