– Как там Рязань?
– Какая ещё Рязань, – захихикал старичок, – нет такой теперь. Вчера хоть дым шёл, а теперь и он вышел, и угли остыли, снегом занесённые.
– А люди?
– Вот людей полнёхонько. Там, на поле. На версту на полдень да на полверсты на восход.
Рязанский воевода насупился: не понял. В голове пронеслась картина: горожане в поле, ждут, глядят из-под ладоней: не идёт ли подмога? Спросил:
– Что, стоят?
– Чего им стоять? Настоялись уже, чай. И на стенах, и перед смертью, саблей по шее ожидаючи. Лежат, сердешные. Все, как один, лежат. Отдыхают. Ждут, когда воевода Евпатий Коловрат с великим войском на подмогу придёт, а в войске том – медведь на коте верхом да тараканов дюжина: в горшки стучат, на войну едут, хи-хи-хи!
– Да ты глумишься! – закричал боярин и потянулся к поясу с мечом.
– Не надо, – тихо сказал второй седоголовый, до сих пор молчавший, – прости его, Евпатий Львович. Он умом тронулся. Как три дня, с рассвета до ночи, таскали, копали да хоронили – ещё держался, а вечор дочь его родную нашли. Живот распорот, а внутри – дитё неродившееся, крохотное, как кутёнок. Внук его, выходит. Вот он и того. Всё хихикает.
– Ясно, – буркнул боярин, – можно ему даже позавидовать. Я бы тоже с ума сошёл да веселился, но не могу – жжёт внутри, страсть. А ты сам кто? Зовут как?
– Да и никто, человек божий, – ответил высокий, – а называй, как хочешь. Можно Ярилой.
– Со мной пойдёшь? Вижу, дюж ты, хоть и седой. А мне люди очень нужны. Каждый – наперечёт. Хочу собрать всех, кто в живых остался, татар догнать да наподдать напоследок, чтобы запомнили навсегда и внукам передали: была такая Рязань, да вся вышла.
– Отчего же не пойти? Пойду, коли коня дашь, а то пешком не угонюсь.
– Будет тебе конь, – обрадовался воевода. Рявкнул на гридня: – Ну, замёрз, что ли? Вьюки сними с подменного мерина, освободи для пожилого человека.
Высокий ловко заскочил в седло, разобрал поводья. По посадке было видно: бывалый всадник, не землепашец какой. Сказал:
– Ну, не сильно пожилой, хотя и пожил, конечно.
– Видел я тебя раньше? Встречались? – спросил Евпатий.
– Может, и встречались. Разве всё упомнишь?
– И то верно. Ну что, побежали, Ярило?
– Давай. А меч дашь, воевода?
– Найдём.
Тронулись, поехали. У дороги остался хихикающий старичок, напевающий странное:
Нынче сильно заскучал:
Мне сыночек нужен стал,
В поле снежное пойду,
Тельце детское найду,
Пусть без головы и гол,
Руки отрубил монгол,
Мы споём с сыночком, спляшем,
Гроб – как дом в семействе нашем…
Эхма!
Содрал шапку, бросил на снег и задёргался, пошёл выделывать коленца дрожащими ногами – будто детская игрушка на бечёвке.
* * *
Не повезло: тумен Гуюка, не оправившийся толком после булгарского похода и пополненный новичками, в штурме Рязани опять понёс потери и потому теперь плёлся в тылу, охраняя большой обоз с китайскими осадными машинами. А тысяча, в которой Шейбан служит, – так вообще, самая последняя. Еле ползёт по разбитой дороге, вместо деревень – чёрные кострища: ни пограбить, ни повеселиться. Более везучие товарищи по ледяным рекам да по трактам скачут, города штурмуют, тороки серебром набивают, славу багатурскую добывают. А тут – тоска.
Встали на дневку. Кони принялись раскапывать копытами глубокий снег, искать прошлогоднюю листву да жухлую траву. Шейбан у костра, тулуп бараний, лицо жиром намазал, а всё равно – поддувает. Хорошо хоть, небо чистое, без пурги.
Тут же десятник старую хакасскую сказку вспомнил: про всадников метели. Мол, когда-то злые люди обманом на одно становище напали, всех вырезали. А убитые теперь мстят: когда налетит западный ветер, принесёт белую пургу, то скачут в снежных зарядах страшные воины: лица белые, а в глазах – месть пылает, словно угли костра. Убивают всех, кто на пути попался, не разбираются.
Шейбан поёжился: уж больно ярко десятник рассказывал, страшно. Встал, отошёл от костра – нужду малую справить. Только начал жёлтые узоры вырисовывать – взорвались кусты у опушки вскипевшим снегом, вздрогнули – и полетели из леса всадники. Ни крика, ни воплей устрашающих: лишь дыхание коней да сверкание обнажённых клинков. Шейбан даже хозяйство заправить не успел – упал на испорченный им же снег с рассечённой головой, добавил к жёлтому красного, да только некому было всего разноцветья картины оценить: десятник уже лежал лицом в костре, горели его волосы, а всадники рубили всех в лагере, многие и из кибиток выскочить не успели.
Рязанцы делали свою работу молча, сосредоточенно, не отвлекаясь на мелочи вроде пробившей рукав кожуха монгольской стрелы. Ярило пронёсся сквозь всё становище, вернулся назад – два раза собрал жатву. Тех, кто успел вскочить в седло, сняли из луков; тех, кто побежал по глубокому, по пояс, снегу, Ярило догонял и рубил по затылку – и тоже молча, берёг силы на важное.
Собрались в центре разорённого становища: рязанцы ходили, добивали раненых. Евпатий спросил:
– Что скажешь?
– Неплохо. Вели саадаки собрать, а то луков мало у нас. Передохнём маленько – и дальше, пока они не очухались.
Воевода давно понял: непростой человек Ярило. Военное дело знает назубок, а уж насчёт особенностей устройства монгольского войска ему и равных нет. Потому к советам прислушивался. Спросил:
– Думаешь, и следующий налёт получится?
– Рейд по тылам дезорганизованного противника является одним из самых эффективных видов разведывательно-диверсионной деятельности.
– Это что сейчас было? Заклинание говорил?
– Не обращай внимания, Евпатий Львович. Так, вспомнилось, – сказал высокий.
И улыбнулся: впервые за много месяцев.
* * *
То, что происходило в последнюю неделю, очень походило на панику и сильно нервировало хана Бату: в тылу великого войска бесчинствовал отряд русичей примерно в семнадцать сотен всадников. Каждый день приносил дурные вести: опять напали на становище, убили четыре сотни человек; дотла сожгли ценный обоз; поймали двухтысячный кошун на марше и вырубили весь.
Больше всего опять пострадал невезучий тумен Гуюка. Двоюродный братец исходил на крик:
– Мой отец, Великий Хан Угэдэй непременно узнает о том, что творится в твоём войске, Бату! Где такое видано: что ни рассвет – то новости про нападения урусов. И это называется «великий поход»?! Мы только начали войну в этой стране и не можем позволить себе нести такие потери! Подобного беспорядка не увидишь и в постели распутной девки после бурной ночи!
– Беспорядок – в твоём тумене, Гуюк-хан, – буркнул Субэдэй-багатур, – думают, что война уже выиграна. Засыпают у костров вместо того, чтобы всю ночь ходить вокруг становища, караулить. А начальник твоего вырезанного кошуна даже не отправил боковые дозоры для защиты от нападения с флангов.
