А: Серьезно? Я не знал.
Д: Все это время я был во Франции, я вообще не был в Москве. Я так никогда и не смог Путину это объяснить, у меня не было больше контакта.
А: А что у тебя было по поводу “Курска”?
Д: Ну что же, там горе великое было, и притом горе, касающееся армии. Тут надо понимать, что это мое слабое место, я человек из гарнизонов. Я виделся с Путиным 31 августа 2000 года. И, выходя из кабинета, как бы невзначай сказал: “Владимир Владимирович, кстати, еду в Видяево”. А он говорит как бы: “Ну, едь, едь, давай”. Я выхожу и тут же начинаю лгать. Меня встречает Волошин: “Ну как там была беседа?” Я ему говорю: “Дал задание – ехать в Видяево. Александр Стальевич, я вас прошу организовать, чтобы меня там как генерала встречали все”. Он говорит: “Ну, хорошо”. Ну что, журналист должен же быть пролазой… И я полетел в Видяево и сделал программу, из-за которой меня выперли с телевидения.
А: В чем был пафос, который им не понравился?
Д: Думаю, я очень критиковал все власти за ложь и за черствость. Надо сказать, что я точно понимал, что меня выгонят. У меня была температура 40, на нервах, я выпил пачку аспирина, сбил температуру и сказал: “Да, меня выгонят. Но ничего, с богом, пошли опять, ну, на смерть”.
А: Березовскому передача, конечно, понравилась?
Д: Да. Но он считал, что якобы ради него я ее делал. А на самом деле ради гарнизона, и ради вдов, и ради ребят, которые там служат, это правда.
А: Вскоре после этого он уехал.
Д: Он уехал уже тогда. Сначала во Францию, а потом, дальше, в Англию.
А: А ты уже больше на телевидении не работал?
Д: Я никогда больше не работал на телевидении. Я в 2001 году сказал, что дам понять через людей Путину, что я не хочу ему быть врагом. А Боря почему-то не понял, что я от него ухожу.
Интересно, как мы несколько раз с ним прощались, как бы навсегда. В тот раз это было в воскресенье, 8 апреля 2001 года. Следующее воскресенье была Пасха, это 15-го, а 14-го был разгон НТВ, в 2001 году. Мы с ним встретились в Марбелье, и был Бадри, и было потрясающее номерное вино “Рибера-дель-Дуэро”, какое-то очень густое, красное такое. И я отвел его к набережной и сказал: “Борь, понимаешь, я вынужден с тобой проститься как союзник. Видишь ли, я несколько раз за свою жизнь пытался эмигрировать… – А он меня отговорил эмигрировать в Канаду. – Видишь ли, у меня не получается. Единственное, что меня утешает в чертовой эмиграции, это обратный билет. Я весь отсюда, понимаешь? Я возвращаюсь в Россию. В России субъектна только власть, субъектен только президент. Поэтому надо быть с президентом. Не пить на брудершафт, а просто дать понять, что я не враждебен президенту, а ты, – говорю, – враждебен. Жить в России и быть за президента – значит не быть с тобой”. – “Я все понимаю, все понимаю. Ну давай, ты внедрись, а потом… Ты внедрись”.
То есть он не верил в искренность моих слов. Я несколько раз искренне с ним прощался, и он всегда был убежден, что я внедрюсь, а потом он мне позвонит.
А: Он не верил в то, что человек может сделать заявление и всю жизнь ему следовать. Для него слова не имели такого значения. Заявление “Я уезжаю в эмиграцию” означало “Я, может быть, уеду, может быть, не уеду, а если уеду, то, возможно, скоро вернусь”.
Д: Самое ужасное, что он всем так и объяснял: “Это я Сережу послал внедряться”.
А: Боря, безусловно, не верил ни в расставания навсегда, ни в стабильность позиции, так как он сам легко мог поменять позицию на противоположную. И он не верил в неизменность отношений. Он был убежден, что любого человека за 40 минут сможет убедить в чем угодно. Фактически его жизненные трагедии во многом связаны с тем, что ему встретились люди, которых он убедить не смог. Тот же Рома Абрамович, которого точно за 40 минут ни в чем не убедишь.
Д: Да, Роман очень tough, тяжелый. Он сам очень понимает, чего хочет.
А: Было непонимание, что есть люди, которых переубедить невозможно. Сам он точки зрения менял легко. Но, ты знаешь, иногда встречаются персонажи, взгляды которых не меняются вовсе.
Царь и жрец
А: Ты считаешь, падение Бориса началось с того, что в истории с “Курском” он де-факто выступил против Путина?
Д: Но послушай, он и раньше выступал против Путина. Боря совершал ошибку за ошибкой. Он не понимал сущностных вещей. В феврале он при мне говорит: “Сумку с кэшем на яхту, и мы уходим”. Я ему говорю: “Боря, послушай меня сейчас. Путин, как ты утверждаешь, твой товарищ. Но ему не 15 лет, он не мальчик, его окружают люди, с которыми он работал и пуд соли съел. Когда ты уйдешь, вакуум всосет других людей. Когда вакуум всосет других людей, ты не вернешься. Место будет занято”.
Кстати, одним из немногих людей, которые меня тогда поддержали, был Бадри, который сказал: “Никуда не надо уезжать, надо быть здесь”.
Потом Боря приезжает в апреле. Ну, я тут уже дошел до грубой обсценной лексики в его адрес. Он мне в апреле рассказывал, как приезжает он к Путину и говорит: “Володя, в 2004 году нам нужен нормальный президент”.
А: То есть не Путин?
Д: Не Путин. Я говорю: “Боря… ты что сказал, Боря? Ты что, дурак?” Он говорит: “Нет, я считаю, мы создадим нормальную партийную систему, как отцы-основатели США, пропишем Конституцию новую, Путин возглавит социалистическое крыло, а я – скорее правое. И поставим нормального президента в 2004 году”.
А: Что значит “нормального”? Чем Путин ненормальный?
Д: Я говорю: “Дурак! Дурак реальный! Ты говоришь не с Володей, ты говоришь с троном Российской империи, перед которым ты, паскуда, должен на четвереньках ползать, понял? Володи больше нет. Всё, забыли про Володю! Тайно на кухне будешь вспоминать, как ты был с Володей”. Он мне говорит: “Да нет, Володя все понимает, Володя нормальный чувак”. – “Что он тебе ответил?” – “Он сказал: “Давай, делай, Боря, как ты наметил”. Я говорю: “Боря, Володя может сказать что хочешь, а император погнал тебя в ловушку. Ты идиот, что ты этого не понимаешь”. Потом он мне звонит: “Ты видел, я написал Путину письмо в “Коммерсанте”, открытое письмо?”
А: Это летом было, по-моему?
Д: Да, в июне
[192]. Я говорю: “На “ты”, “Володя” – как ты можешь так к нему обращаться
[193]? Перед лицом страны, видящей в нем царя-жреца, благодаря которому солнышко восходит? Позвони ему и поезжай в Кремль, поговори нормально. Зачем ты письма пишешь в “Коммерсанте”?” Он же губил не только себя, он же губил нас всех.
