А: Как ты считаешь, почему Борис, при всей проницательности, не угадал правильный тон в общении с Путиным? Притом что умение считывать людей всегда было его сильной стороной.
Д: Сейчас объясню, почему не угадал. Он не понимал природу русской власти, он не понимал, что русские молятся трону. Он понимал природу власти как европеец.
А: То есть он понимал, что при Ниязове надо молиться трону, а при Путине, типа, не обязательно?
Д: Дело в том, что русская власть, так же как и туркменская, и казахская, отличается принципиально от европейской. Там правят цари-вожди, Саркози – царь-вождь. На Украине правят цари-вожди, потому что вождю всегда можно крикнуть: “Эй, атаман, уходи в отставку!” А в России правит царь-жрец. Не мог я ему этого объяснить. И он в какой-то момент стал считать Путина, с которым был знаком лично, своим творением, что тоже ошибка. Потому что Путина выбрал русский народ, и нет тут фокуса никакого, и нет тут магии. А русский народ его выбрал, потому что в этот момент были головы отрезанные. Он решал вопрос по Чечне. Да там много было, почему Путина надо было выбрать. А он считал его своей собственностью, и в этом была гигантская ошибка.
А: Ты очень ясно формулируешь.
Д: Вот ты думаешь: “Сейчас нефть упадет, и то-то и то-то”. А я говорю: “Вот сейчас нефть упадет, и люди сплотятся вокруг царя-жреца. Царь-жрец – это тот, к кому мы бежим, когда нам больно и когда нам радостно”. Но Боря не понимал этого. Путину он начал откровенно хамить с этими его идиотскими письмами летом 2000 года. Ну, это надо быть идиотом или просто потерять чувство реальности…
А: Да, Березовский потерял его.
Д: Папу Ельцина он боялся, как больного, ошалелого медведя, а Путина считал ровней себе. Вот и вся ошибка, больше ошибок не было.
“Мы опаздываем к королеве!”
А: Насколько Борис, по-твоему, изменился после эмиграции в Англию? Он же был совершенно очарован Англией, английскими традициями, парламентаризмом, демократией. Кажется, частично из-за этого он проиграл суд с Абрамовичем.
Д: Я помню, как он готовил дом к приезду какой-то принцессы из дома Виндзоров. Я говорю: “Скажи, пожалуйста, для чего едет принцесса?” Он говорит: “Принцесса понятно для чего едет – я дам ей 40 миллионов. Принцесса отдаст их каким-то африканским голодающим. Так устроена Англия!” Тут он начинал восхищаться Англией. Я говорю: “Боря, это смешно. Она приедет, посидит у тебя 20 минут, выпьет чашку чая, ты дашь ей чек на 40 миллионов долларов. Она тебя до этого в гробу видала, после этого в гробу видала – всегда в гробу видала”.
Еще смешная черта: он купил дом у какого-то крупного шведского дипломата, на запад от Лондона. И там стояли книги на шведском языке. Я говорю: “Ну, знаешь, ты же не совсем как Ромочка, у которого в кабинете стоят камуфляжные книги на латыни. Боря, у тебя на шведском лежат книги. Это же безобразие, это позор, об этом будут говорить люди”. Он: “Да, надо немедленно поменять”. И через год, и через два, и всегда у него стояли книги на шведском языке.
А: О благотворительности и принцессе. Борис легко давал деньги на благотворительность?
Д: Он давал деньги в двух случаях. Первое – если его за это пригласят к принцессам и принцам, в этом смысле он был просто как Буратино. Их с Леной
[194] позвали на Женский день на скачки, и там должна была присутствовать королева. Лена долго собиралась, а он бегал в каком-то белом фраке с котелком и кричал: “Мы опаздываем к королеве!” И я ему сказал, что Белый Кролик
[195] кричал: “Мы опаздываем к герцогине!” – ровно таким же голосом. А он: “Какой Белый Кролик, при чем тут Белый Кролик?”
В этом было столько милой, совершенно невероятной провинциальности запущенного мальчика из бедной семьи, которого берут к королеве… Невероятными трудами он ввинчивался в это английское общество – в сущности, никогда не переставая мечтать, любить, тосковать о России, никогда.
А: На что еще он давал деньги?
Д: Второе – это толпы жуликов, которые его окружали. Они говорили: “У нас есть 2 тысячи человек в городе Мухосранске или в колхозе имени XXII партсъезда, которые готовы выступить против Путина”. 2 тысячи штыков, которые встанут против Путина. Им нужна сущая малость, 100 тысяч долларов, чтобы первое время продержаться.
А: Это же “Союз меча и орала”
[196].
Д: Абсолютно. Я говорю: “Боря, попробуй один раз не заплатить за завтрашний восход солнца. А завтра утром приди и скажи: опа, восход солнца на халяву!” Он не верил, что если за вещь не заплачено, она произойдет. И он любил платить.
А: При этом платил не он. Он звонил Роме, чтобы Рома заплатил.
Д: Это правда, он звонил Роме, он звонил Бадри. Бадри платил ровно в половине случаев и потом говорил: “Таким образом я экономлю до 50 процентов бюджета”. Борис считал, что если не заплачено, то нет гарантии. Вообще был человек контракта. Все время умолял меня креститься – он же был крещеный.
А: Да, я знаю.
Д: Я говорил: “Боря, можешь объяснить, зачем?” А он объяснял: “Нужно заключить контракт”. Клянусь, это его слово. “Я крестился, чтобы между мною и Господом возникли отношения”.
А: Контрактность – это, безусловно, еврейская черта, но контрактность предполагает невозможность нарушать контракт, а он к этому относился очень философски. “Не прелюбодействуй”, “не укради” и так далее… А он объяснял, почему контракты должны быть именно с православным Господом?
Д: Он считал (и здесь я его абсолютно поддерживаю), что Христос был величайшим гуманитарным деятелем в истории человечества, и он действительно сказал о том, что милосердие выше справедливости. Боря объяснял, что Господь сказал о любви. Он почему-то считал, что Христос на этом основании заслуживает контрактных отношений. Это чуть-чуть парадоксально.
А: Обычно думают, что Борис был либералом. Но главное качество либерала и демократа – уважение к меньшинству, уважение к чужой точке зрения. В нем этого вообще не было, тебе не кажется?
Д: У него в Лондоне был специальный мотоциклист, который вылетал на встречку с нарушением правил, потом внедрялся в пробку и тупил, как будто не может завести мотоцикл. А Боря по встречке объезжал всю колонну и становился перед этим мотоциклистом. И при этом там, в “Майбахе”, одновременно мне говорил, что у русских никогда не будет уважения к закону. Я ему говорю: “Боря, подожди, что мы сейчас, в данный момент, делаем, как ты думаешь? Это твой мотоциклист, это твой водитель – ты уже растлил нескольких англичан. Ты уже гадишь вокруг себя в Лондоне! Понимаешь? Нет? А теперь, – я говорю, – вспомни, как я пошел на таран твоего “Мерседеса”.
