А: С нами – нет.
Г: С вами – может быть, и нет. Но главные его юридические победы – это процесс об экстрадиции, и политическое убежище, и его иск к ВГТРК за клевету
[218], и все прочее. И все сопутствующие юридические события – отказ в экстрадиции Закаева
[219], защиту которого Березовский финансировал, инквест по Литвиненко и другие более мелкие вопросы – они все были в политическом контексте. И Боря всегда рассматривал Рому Абрамовича как суррогат Путина – в том смысле, что за ним стоит Путин. В этом была основная логика его иска. Что угрозы, якобы исходившие от Ромы при продаже активов по “Сибнефти”, были не от Ромы, а от власти: что власть все равно все отберет.
Но дело в том, что Путин не может быть не только ответчиком, но даже фигурировать в суде, потому что тогда дело становится неподсудным английскому суду. У него такой же иммунитет, как у российского посла или любого другого посла. Боря этого не понимал, и в результате его спор с Ромой был вырван из контекста. Он не мог приводить все те аргументы, которые позволили ему выиграть и убежище, и экстрадицию, и все остальное. Это была его главная ошибка.
Вторая ошибка была, естественно, в том, что он не дал отвод судье. Потому что судья заявил самоотвод в самом начале дела в связи с тем, что ее ближайший родственник был адвокатом Абрамовича. Я вовсе не хочу сказать, что этот конфликт интересов повлиял на судью, но поскольку была видимость этого, Боря мог бы воспользоваться возможностью. Все-таки от личности судьи здесь очень много зависит.
А: Он считал наоборот – если есть такой известный факт и все про это знают, это каким-то образом сыграет в его пользу…
Г: Это один из примеров наивности Березовского. Он уверовал в то, что англичане на его стороне – точно так же, как Путин решил, что англичане против него, Запад против него, строит козни против него, против России и все прочее. Вот Боря и решил, что они за него. На самом деле они и не “за”, и не “против” – они за себя (если они вообще за кого-то). Поэтому он достаточно халатно отнесся к этому процессу. Он почему-то решил давать показания по-английски, что очень ослабляло всю его убедительность. По-английски он звучит не так хорошо, как по-русски. Он почему-то решил, что если он будет говорить по-английски, то он тем самым расположит всех к себе. Ему не повезло. В какой-то степени все это лотерея.
Мы сейчас не будем говорить, кто прав, кто виноват в споре. Я считаю, что Борис прав, кто-то считает, что Рома прав. Дело не в этом. Дело в том, что решил суд, и ничего мы не можем сделать.
Другой человек
А: Мы, наверное, можем уже перейти к последнему этапу жизни Березовского, к тому, что случилось после суда. Это самая грустная история, но в этот момент его видели мало людей, а вы были из тех, кто с ним общался практически до конца.
Г: Я с ним общался по телефону, несколько раз.
А: У вас было ощущение, что он в депрессии?
Г: Я знал, что он в депрессии. Боря сам понимал это, он лечился.
А: Когда вы с ним разговаривали по телефону, вы чувствовали, что он – это не он?
Г: Я чувствовал это совершенно ясно. Во-первых, он говорил, что ничего не хочет, жаловался на симптомы депрессии. Депрессия – это болезнь, это не блажь и не плохое настроение. Это значит, что у тебя полностью сбита регуляция – нейротрансмиттеры и рецепторы, – и их надо снова восстанавливать. Это как диабет или какая-нибудь другая болезнь, физиологическая. Ее надо лечить таблетками, терапией, всем прочим. И 20 процентов людей, которые попадают в такое состояние, кончают с собой. Мы можем говорить, что он не обращал внимания ни на что, все отметал, но на самом-то деле он живой человек.
Боря подавлял в себе компенсаторные механизмы – грусти, неуверенности, – которые нам всем свойственны и которые дают выход. А он не давал себе выхода. Все 20 лет он в себе это, видимо, давил. И тут это прорвалось. Я считаю, что он был доведен до этого состояния, и он сам выбрал себе такую судьбу. Легенда-то, может, и легенда, но я своими глазами видел в тендере на PR-обслуживание российского государства слово “Березовский”, написанное чернилами на бумаге. Одна из задач российской внешней политики – и дипломатической службы, и прокуратуры, и нанятых пиарщиков в данном случае – была противодействовать Березовскому и дезавуировать Березовского. То есть это была реальная идеологическая война, где он был против государства. И то, что российские органы гонялись за его активами по всему свету, и история в Бразилии, и во Франции, и еще где-то – я думаю, что это все сыграло свою роль.
А: Несколько слов о Бразилии – что там было?
Г: В какой-то момент началась охота за активом Березовского. То, что Борис получил убежище, было большой неожиданностью для Путина, поскольку Блэр обещал Путину, что государство поддержит экстрадицию. Государство поддержало экстрадицию, а суд не дал. И в результате началась охота за его активами в разных юрисдикциях по всему свету. Два случая, когда удалось убедить местные правоохранительные органы, что имела место отмывка денег, – это недвижимость, приобретенная во Франции
[220], и футбольный клуб в Бразилии. Он якобы приобретен на грязные деньги. А почему грязные? А потому что российский суд признал их грязными. Они были выведены из России, получены неправильным путем, и поэтому приобретенные на них активы составляют отмывку денег. Закончилось уголовными делами во Франции и в Бразилии. Это попортило Борису много крови, естественно.
Бразильцы попросили англичан экстрадировать Борю в Бразилию. Англичане сказали: “Да вы что, с ума сошли? Мы уже все эти обвинения рассмотрели здесь – они политически мотивированы”. Но это было неприятно, потому что в России начался крик, что бразильцы объявили Березовского в розыск. В этом суть и бразильской, и французской истории.
Другие страны, понимая, что будут проблемы, таких проблем не хотели и тихо давали понять, что лучше ему не приезжать. Потому что если он приедет, они, конечно, сдавать его не будут, но будут вынуждены передать это суду. Вот как в Латвии, например.
Знаменитая история. Мы все вместе приехали в Латвию, и на следующий день посыпались ноты и вызовы посла в Москве. Ноты требовали немедленно задержать Березовского и отправить в Москву. И латыши сказали: “У вас есть два часа, чтобы отсюда убраться. Потому что иначе мы вынуждены будем вас задержать, и пусть суд решает. Лучше уезжайте, чтобы у нас не было проблем”. А с российским государством никто не хочет спорить, и это одна из причин накапливавшегося много лет стресса.
