А: Так и есть.
Д: И я тоже…
А: Конечно, мы оба пытаемся разговаривать с ним и через это понять и себя, и вообще нашу жизнь. Конечно, у меня есть ощущение, что мы с ним не договорили. Я к Борису отношусь без того восторга, с каким относишься к нему ты, но то, что я с ним тоже не договорил, – это ощущение у меня присутствует.
Д: Петь, слово “восторг” – неправильное слово. Я вообще с восторгом к людям не отношусь, я его просто очень любил.
А: Да, ты его любил. Я в юности тоже его любил, и он был моим очень близким другом. Ты знаешь, я поговорил с несколькими людьми и вижу, что мы ничего не понимаем о Березовском. У меня была картинка, и этот взгляд совершенно не адекватен, он должен быть другим, он значительно более многомерный. Я надеюсь, что в результате эта многомерность, собственно, и возникнет. Потому что он был действительно человек очень необычный, и жизнь у нас у всех очень необычная. Поэтому мы, конечно, разговариваем сейчас и с ним, и сами с собой.
Д: Ты очень хорошо сказал про то, что мы сегодня понимаем ненамного больше, чем понимали раньше. Когда Паша Лунгин собирался снимать “Олигарха”, он мне сказал: “Я хочу снять такой фильм, как “Гражданин Кейн
[247]”: фильм начинается с некой загадки, и он весь посвящен разгадыванию этой загадки. И когда фильм заканчивается, ты понимаешь, что не только загадка не раскрыта, но и все то, что происходило, в той же степени непонятно”. Число вопросов к концу умножается, а не уменьшается. Он тогда совершенно гениально угадал Борю, не будучи, кстати, с ним знаком.
А: Ну, он почитал твою книжку. Ты-то был знаком. Может быть, о Боре мы тогда понимали еще меньше, но книжка воссоздает очень многое – и атмосферу, и ощущения, и отношение ко времени.
Вот Галича ты там цитируешь: “Так ведь это ж, пойми, потом”
[248]. Это очень точная цитата. Все совершенно по-другому выглядит, когда кончается трагедией. Эта трагедия очень многое оправдывает, как любая трагедия. Боря за свои ошибки или за свою безответственность заплатил гигантскую цену – размером в жизнь. Это очень многое меняет и заставляет по-другому смотреть.
Я знаю, ты не уверен, что он покончил с собой. Я считаю, что это так. Я считаю, что это поступок очень сильного человека. Для меня, который не знал его в последние годы, – представить невозможно, чтобы он мог вот так поставить точку. Я всегда говорил, что Боря – самый счастливый человек.
Д: Это правда.
А: Я поздравлял его в “Коммерсанте” и это написал. Ему понравилось. Я сказал, что если его завтра арестуют, он придет в камеру, и у него будет одна задача – как в этой камере занять хорошую шконку. И он заснет сном ребенка, потому что он очень счастливый человек. Представить себе, что он покончит с собой, было невозможно.
Д: И сейчас невозможно.
А: И тем не менее из того, что я слышу и понимаю, я думаю, что это правда. Так вот перевернуть всю свою жизнь – это тоже качество очень сильного человека, потому что ему не надо было оставаться. Мир его оттолкнул. То, что он считал важным и честным, оказалось неважным и нечестным. Вот, понимаешь, такая неожиданная история.
Д: При советской власти в “Политиздате” вышли мемуары Пабло Неруды
[249]. С удивительным названием: “Признаюсь: я жил”.
А: Название хорошее.
Эпилог
Герой и время
В разговорах со многими персонажами этой книги я снова и снова, даже с некоторой навязчивостью, возвращался к вопросам, которые интересовали меня больше всего. Что двигало Борисом Березовским в его удивительной судьбе? Верил ли он в демократию, был ли либералом, ощущал ли себя причастным к судьбе России? Как он и окружавшие его соратники и противники влияли на эту судьбу?
А один из вопросов я задавал практически всем собеседникам. Ответы на него должны были, по моему разумению, в наибольшей степени помочь понять и почувствовать “время Березовского”. Вопрос этот – о том, какие качества сделали Березовского символом своей эпохи. Часть ответов на этот вопрос мне показалось правильным собрать в отдельной части книги.
Итак: почему именно Борис Березовский стал символом эпохи, которую мы называем эпохой 90-х? Какие качества их соединили?
Евгений Швидлер
Ш: Время и место. Для этого времени, для этого места вот такой персонаж был то, что необходимо. Беспринципность – такая, что это отдельное уникальное качество, таких людей немного. Плюс личный шарм.
А: А время тоже, в общем, было с шармом.
Ш: Вот сейчас такой шарм уже не доедет никуда.
А: Я видел очень интересную статью об изменении типа девушек легкого поведения в Москве. Вместо наглых гетер сейчас появился тип доброй, милой, приятной девушки. Меньше косметики, скромность. Меняется время. Рынок меняется.
Ш: Мы верим в рынок, что рынок все как-то отрегулирует. Надо только достаточно долго жить. А Березовский умел быстро усваивать то, что нужно. Моментально. Вот ты говорил, что он не книги читал, а усваивал информацию без бла-бла. Кто-то что-то показал или рассказал – и он это воспринимал.
А: Очень быстрое время, быстрая усвояемость материала…
Ш: …Который ты быстро можешь применить и быстро капитализировать, но потом быстро соскочить. Потому что если ты на этом и остался… Это Бориса и добило, что он остался там, в 90-х. Чего у него не хватило – это умения выскочить вовремя. Даже можно сказать, что он выскочил, но не остановился.
Можно ли было уговорами или объяснениями повлиять на него, чтобы он успокоился? Думаю, нет. Потому что к этому еще добавлялось: “Я настолько умнее всех…” Каждый думает про себя, что он самый умный. Но опять же, как с беспринципностью, – не каждый сумеет это довести до конца. Я не просто самый умный, а самый-самый-самый умный… Тяжело.
Михаил Фридман
Ф: Я считаю, что Березовский, безусловно, во многом портрет эпохи. Отражение ее взлетов и падений.
А: И отсутствия правил. Человек, готовый жить без правил, в этот момент получал преимущество.
Ф: Я бы сказал так: отсутствие правил не входило в глубокое противоречие с его внутренними установками. Я думаю, что он в советское время играл вполне по правилам. Мне кажется, что если бы были более жесткие правила, Березовский, может быть, играл бы по ним вполне успешно, потому что человек он был яркий, талантливый. А поскольку этих правил как таковых не оказалось в какой-то момент времени, он с легкостью перестроился на совсем широкий взгляд на вещи. Это произошло именно потому, что у него внутри никакого противоречия отсутствие правил не вызвало.
