А: Ты повторяешь, к сожалению, ложный тезис Роднянского, который говорил, что богатые потому богатые, что они менее моральны. Абсолютно неверный тезис.
Ф: Ну, я бы сказал не совсем так. Богатые потому богатые, что они легче адаптируются к изменениям. Это вообще очень тонкая грань. Мы знаем много примеров богатых, которые сделали свое богатство, скажем так, не совсем правильными путями. Например, у нас есть много людей, которые известны своим криминальным прошлым и которые стали крупными бизнесменами. Поэтому отчасти максима Роднянского имеет право на жизнь. Это отчасти верное утверждение, но далеко не во всех ситуациях.
Я бы сказал так: в короткую, наверное, он прав. Сделать большие деньги в эпоху перемен – для этого, безусловно, нужно достаточно философски относиться к правилам вообще. Понимаешь? Другое дело, что люди все-таки выстраивают какую-то структуру, которая становится институцией, становится основой стабильной, эффективной работы. Функции строителя бизнеса с нуля до национальных масштабов требуют, как правило, достаточно четкого представления о добре и зле. Которое потом трансформируется в корпоративную культуру.
Тут есть разные “богатые”, понимаешь? Если человек за три года из ничего стал миллиардером за счет приватизации, то каким образом он это получил – это действительно большой вопрос. А если человек начал создавать с нуля, например, компанию “Яндекс” и построил игрока как минимум национального и даже наднационального масштаба, или какой-нибудь Галицкий, который построил “Магнит”, – то, я думаю, он обладает очень ясной и четкой системой ценностей, трансформировавшейся в корпоративные ценности. То, что говорит Роднянский, верно для короткого периода разброда и шатаний.
А: Правда в том, что отношение Березовского к правилам очень соответствовало тезису Роднянского.
Ф: Как говорил Гитлер: “Я освобождаю вас от химеры, именуемой совестью”. Ну что же, он это все отбросил и стал жить легко.
А: А потом правила появлялись, и ему становилось труднее.
Ф: Я бы сказал так: при всем хаосе периода перемен эти размытые контуры правил на каком-то отдалении превращаются в твердые очертания. Понимаешь, если уж сильно далеко заходить, выясняется, что там стенка. Эта стенка определяется историей, традицией, обычаями общества, в котором ты живешь. И самая очевидная стенка – это были взаимоотношения Березовского с властью. Стенка была там всегда, но ему казалось, что ее нету, – вот такой экзистенциалист.
Владимир Познер
П: Березовский вообще ничего не боялся. Кстати говоря, это подтверждалось и попыткой его убийства, там, в машине. Он не боялся ничего. Для него не было таких соображений, что это неудобно, например.
То есть тут сошлось в одном человеке поразительное количество качеств. Авантюризм, смелость, очень быстрый, хотя и поверхностный ум. Умение читать людей, слышать их, понимать, как с ними надо разговаривать. При этом не подхалимничать. Все это вместе взятое.
И потом, как мне кажется, очень рано возникшая цель: “Я хочу. Вот хочу!” А время-то располагало к этому. Оно было зыбким, неопределенным, вроде бы можно все. Кажется, что как раз для таких людей – а таких людей мало на самом деле – это было поразительно удачное время. Не было стен, не было устоявшихся бюрократических препон. Не говоря о том, что это был человек, который умел проходить через любые препоны.
Юрий Фельштинский
Ф: Во-первых, идея, что все позволено. Во-вторых, абсолютный цинизм, авантюризм, аферизм.
При этом, безусловно, безграничная энергия, потому что Березовский был человеком очень работоспособным. Он просто не в состоянии был сосредоточиться ни на чем. Я, честно говоря, не очень понимаю, когда он спал. Иногда мы с ним расставались в 2 часа ночи, а в 6 утра мы уже должны были куда-то там лететь. Так что, в принципе, он спал мало, работал много, постоянно был в действии. Наверное, поэтому он стал символом.
Любой человек в Борисе мог увидеть что-то, что ему симпатично, чего ему не хватает. Кому-то не хватало денег – у Березовского они были. Кому-то не хватало работоспособности – у него ее было завались. Кому-то не хватало идей – у него идеи в голове были всегда. Кому-то не хватало вот этой его отвязности. Потому что, будем откровенны, не каждый способен до такой степени игнорировать все правила.
Представьте себе: одна из первых наших поездок, присутствует куча разного чужого народу, есть политические деятели, какие-то члены парламента. И Березовский с собой везет девушку или двух. Ну, это надо быть совсем отвязным. В российской политике это было не принято. Я не знаю вообще, где такое принято.
Наглая развязность, даже просто наглость – на самом деле эта наглость тоже многих подкупала. Люди видели, что он в состоянии себе позволить то, чего они себе не в состоянии позволить. Это многих влечет, это делает его немножко исключительным человеком, в чем-то над тобой стоящим. То, что он сочетал в себе много таких качеств, которых всем нам не хватает, – это, я думаю, в нем и подкупало.
Суть в том, что я тоже много об этом думал. В моей книжке мне нужно было сделать портрет Березовского для читателя. И я сам пытался определить, как вообще оценить Березовского, потому что разные вещи для него имели разную цену. Иногда это были для меня несоизмеримые по важности вещи, но я понимал, что для Березовского все совсем иначе.
И потом мне показалось, что я понял. Я ввел такую систему измерений удовольствий Березовского. Поскольку понял, что для него самое главное – это удовлетворять себя, я ввел коэффициент кайфа. И я думаю, что в этом и был Березовский. Что всю свою жизнь он определял вот этими кайфами, сколько кайфов за что он получает. Эта шкала была совсем не такая, как у нас с вами. Я не думаю, что есть так уж много людей, которые действительно в состоянии измерять свою жизнь количеством удовольствия, которое они получают от несопоставимых вещей.
И вот когда этот кайф закончился – может быть, вот тогда…
А: Закончилась жизнь.
Ф: Закончилась жизнь.
Демьян Кудрявцев
К: Березовский был… как бы сказать? Предметный. Это было время материальное, это было время, которое любило трогать, это было время, которое было про мясо, про вещь. Он был предметным человеком. Он был человеком тактильным. Он был человеком холеричным. Таким эпикурейским в каком-то смысле, и это тоже соответствовало времени.
Ну и кроме того, он соответствовал ключевой интриге: был никто и звать никак. Свобода ассоциируется со взлетом из грязи в князи. Когда чей-то взлет всех не устраивал, ему искали цэковских родителей, замечали? Или говорили: “Так это он на комсомольских деньгах!” Всегда хотелось, чтобы героем стал не чей-то сынок.
Он шел от интеллекта. Это было тоже очень важно для символики. Нужна была символическая величина, которая не ассоциировалась с бандитским накоплением. Есть символ 90-х – красная масса неразличимых на лица версачевских пиджаков. И Березовский – из академии. Он живой, он не боится. Он это все головой, а не наследством, силой или пистолетом. В каком-то смысле это значит, что я тоже могу. Это очень важно. “Я же тоже хитрый, я тоже умный. Если за ум начали “пускать наверх”, значит, все не так плохо”.
