Начнем с компромиссов. Они неизбежны. И вопрос о допустимом компромиссе всегда конкретен: в чем и до какой степени? Думается, что с самого начала работы “правительства реформ” уровень соглашательства был недопустимым. Более того, некоторые вопросы изначально нельзя было делать предметом торга. Например, кадровые.
Вплоть до V Съезда народных депутатов (апрель 1992 года) в лексиконе команды Гайдара не было слова “сдать”. Сдать члена правительства, коллегу и зачастую попросту друга. Слово появилось. Начали сдавать.
Сейчас, приобретя отсутствовавший в то время административный опыт, позволю себе высказать банальную мысль: если ваш начальник приказывает вам уволить вашего подчиненного, он не доверяет не ему – вам. И, соглашаясь, вы перестаете отвечать за порученное вам дело – делите ответственность с начальником. И, значит, не сможете принимать самостоятельные решения даже в формально вашей области компетенции.
Согласие “сдавать”, деля ответственность, означало безусловную демонстрацию готовности идти на содержательные компромиссы. И согласие на постоянное вмешательство президента и его администрации в деятельность правительства (президентские резолюции по экспортным квотам, налоговым льготам, целевым кредитам) в период, когда президент даже формально уже не был главой кабинета.
Я не говорю о нравственном аспекте “сдачи” соратника, по сути, без возражений, о моральном климате в коллективе и т. п.
Нельзя было соглашаться на компромиссы и по основным, знаковым вопросам идеологии. Даже если некоторые из них и не имели серьезных практических последствий. Например, на введение института спецэкспортеров. Соглашаясь на это решение, я исходил из очевидных соображений.
Первое. Президент и его окружение крайне недовольны “разбазариванием страны”, о том же кричат и левые депутаты. Ограничение списка экспортеров – кость, брошенная в эту сторону.
Второе. На введении спецэкспортеров настаивает аппарат собственного министерства. Чиновники хотят решать в данном случае, кому предоставлять право экспорта. (Как на самом деле становятся спецэкспортерами, я, конечно, узнал, уже уйдя из правительства.)
Третье. Объем экспорта из России основных сырьевых товаров не слишком зависит от внешнеторгового режима. По нефти и газу действует простое физическое ограничение – пропускная способность портов и “трубы”. Хотя по остальным (нефтепродукты, металл) физические ограничения не столь жестки, отлаженность экспорта этих товаров и его эффективность (особенно в условиях 1992 года) гарантируют, что даже необходимость поделиться прибылью со спецэкспортером не уменьшит объем экспорта. Иными словами, введение спецэкспортеров приведет к перераспределению прибыли, но не повлияет на общую экспортную выручку. А это главное.
Фактически я обменивал свое сохранение в правительстве на идеологически важную, но практически не очень значимую уступку. Обменивал, безусловно, зря. Я все равно ушел из правительства через три месяца, а спецэкспортеры остались. Реформаторы же лишний раз продемонстрировали готовность не просто стоять на месте, но и двигаться вспять.
Подобные же соображения самосохранения лежали в основе и смягчения бюджетной политики весной 1992 года, и согласия на беспрецедентные импортные льготы в 1994 году, и предоставления налоговых уступок “Газпрому” в течение всего периода реформ и т. д. Стыдиться, однако, следует не отдельных уступок или ошибок – они действительно неизбежны. Стыдной была общая позиция соглашательства, во многом вытекающая из отношения к верховной власти – робкого и подобострастного – в худших традициях советской интеллигенции. В итоге реформаторы, на деле не получившие необходимых для осуществления реформ полномочий, зачастую узнававшие о важнейших политических и хозяйственных решениях чуть ли не из газет, в общественном сознании оказались ответственными за все.
Конечно, были отставки. Увы, все добровольные отставки по идеологическим причинам можно сосчитать по пальцам одной руки. Значительно чаще происходила постепенная трансформация “молодого реформатора” в средних лет конформиста.
Самоидентификация с Богом
Неверно, однако, думать, что в основе желания сохраниться в правительстве лежали преимущественно меркантильные соображения, стремление остаться “в элите” или простая жажда власти. Власть большинства министров во многом эфемерна. Что же до “меркантильного”, то, в отличие от 95% населения страны, я абсолютно убежден в личной честности и неподкупности Гайдара, Чубайса, большинства других “младореформаторов”. Кроме того, уже в 1992 году было ясно, что для профессионального экономиста жизнь за пределами госструктур куда как комфортнее и богаче. Стремление остаться “в элите”, безусловно, имело значение, но главное, по-моему, все-таки в другом. В искренней вере в свою исключительность. В то, что “если не я, не мы, то – никто”. В то, что “лучше я соглашусь на уступки и останусь в правительстве, чем придет некто совсем не годящийся и вообще остановит реформы”.
Здесь мы переходим к убеждениям.
В основе либерального мироощущения лежит представление об ограниченности собственных знаний и возможностей и, наоборот, уважение к чужим знаниям, возможностям и желаниям. Каждый человек лучше других знает не только то, что ему нужно, но и как этого достичь. Отсюда – отсутствие права на вмешательство в чужую жизнь, права на навязывание как своих представлений о счастье, так и способов его достижения. Вмешиваться можно только тогда, когда деятельность одного мешает жизнедеятельности другого и мирное согласование интересов невозможно или заведомо неэффективно без внешнего участия. При этом в области экономики подобная ситуация – достаточно большая редкость.
Вера в свою исключительность, в свои особые знания принципиально антилиберальна. Как и вера в особые возможности государства – его аппарат тоже состоит из людей. Именно поэтому либеральная экономика предполагает низкие налоги: предприятия и население лучше государства распорядятся своими деньгами. Именно поэтому меньше должны быть трансферты – кто в федеральном центре может правильно проранжировать регионы? Именно поэтому единые правила лучше постоянного торга: истинной информации о возможностях и потребностях нижестоящих у вышестоящих все равно нет.
Самоидентификация с Богом, естественно вытекающая из веры в свою особость, к несчастью, была типичной для наших реформаторов. А посему, несмотря на все клятвы в либерализме, выстраиваемая экономическая система не могла не предполагать избыточные права реформаторов принимать конкретные хозяйственные решения. И уже отсюда – индивидуальные схемы приватизации, льготы, “тяжелый” бюджет и т. п. Вспоминаю в этой связи, что когда во время самого скандального залогового аукциона, фатально расколовшего “союз реформаторов и олигархов”, я возмущался произволом и правом одного человека фактически определять победителя, то от своего бывшего коллеги услышал в ответ: “Я решаю, потому что сегодня меня назначили на эту должность. Назначат тебя – принимать решение будешь ты”. Проблема, однако, в том, что многие вопросы, авторитарно решавшиеся нашими “либералами”, вообще не должно решать государство или, во всяком случае, не должен решать отдельный чиновник.
