Но я думаю, что там все равно было какое-то глубинное противостояние, глубинная ненависть к Березовскому. Он, конечно же, воспринимался ими как чужой. Они прекрасно понимали, что они для него инструмент, и никакой близости там не было и быть не могло.
А: Когда вы пошли к Борису Николаевичу с указом – он особенно не спорил?
Ч: Мы изложили все аргументы, которые у нас были. Он их слушал, слушал, слушал. По-моему, он не сказал ни одного слова – взял указ, подписал и отдал. Все.
А: Юмашев сильно не заступался?
Ч: Юмашев считал, что это страшная ошибка, что этого делать нельзя. Но он считал, что наше право – поставить вопрос, а право президента – его решать. В этом смысле он очень корректно действовал.
Что касается наших отношений с Борисом Абрамовичем Березовским, то дальше они развивались довольно забавно.
А: Ты с ним после этого разговаривал или нет?
Ч: Какое-то время нет. Но когда драка закончилась, я для себя решил, что вот она закончилась. Я, вообще-то говоря, собирался уходить из правительства еще после выборов, в 1996 году летом. Собирался идти в бизнес, создал команду.
А: Да, я помню, ты был у нас в банке, и мы это обсуждали.
Ч: Обсуждали наш бизнес-проект, который мне очень нравился и сейчас нравится. У меня была идея антикризисного менеджмента на производственных предприятиях. Поскольку денег-то не было, была идея приходить на ваши бизнесы, требующие реструктуризации и выведения на доходность. Предполагалось наше участие в долях от стоимости бизнеса после того, как ты его вывел на доходность. Вот суть идеи. Эти блестящие идеи рассыпались после назначения меня в администрацию президента.
Администрация, потом драка с Березовским, потом правительство. И после этого я наконец понял, что драка завершена и можно наконец уходить.
Я очень хотел идти в реальный бизнес. Тогда появилась идея под названием “РАО “ЕЭС”
[136]. С конца 1997-го – начала 1998 года я стал готовиться к переходу. В какой-то момент раздается звонок, звонит Березовский Борис Абрамович: “Здрасьте, Анатолий Борисович”. – “Здрасьте, Борис Абрамович”. – “Как давненько мы с вами не общались. Мне нужно подъехать, переговорить”. Я говорю: “Да, пожалуйста, приезжайте, поговорим”. – “Анатолий Борисович, вы запланировали в РАО “ЕЭС” переходить, я слышал?” Я говорю: “Вы отлично информированы, как всегда. Да, действительно, такой план есть”. – “Я хотел вам сказать, что это неправильно”. – “Почему?” – “Этого не надо делать, потому что, если вы переходите в РАО “ЕЭС”, это искажает баланс сил…”
А: В твою пользу.
Ч: Да. В общем, какая-то концепция, как всегда, очень объективная, почему этого делать не надо. На что я ему говорю: “Борис Абрамович, а может, вы мне тогда списочек дадите, чего мне нельзя делать, чтоб я понимал, а то я вдруг по ошибке куда-то не туда вступлю?” – “Ну вот, вы всегда драматизируете, я же хотел по-хорошему”. Я говорю: “Борис Абрамович, по-хорошему не получится. Я в состоянии принять решение о том, где я хочу работать, где я не хочу работать. Я вам не рассказываю, где вам работать. Считаю это решение абсолютно корректным, не говоря уже о том, что компания государственная”. – “Ну, Анатолий Борисович, ну вы же умный человек, – последние слова я хорошо запомнил, – вы же прекрасно понимаете, что мы вас уничтожим”. Я говорю: “Ну хорошо. До свидания”.
Началась следующая волна достаточно серьезного мочилова, месяца полтора-два. И вдруг в какой-то момент оно прекратилось. Это уже февраль или март 1998 года. Я просто испытывал какой-то ужас. Я готовил очередное собрание акционеров, голосование и понимал, что сейчас Березовский должен перекрыть мне путь. Я пытаюсь объехать – и вдруг убеждаюсь, что он этого не сделал. Почему не сделал? Что такое? Следующего шага ожидаю от него – он опять его не делает.
Тут я понимаю, что он явно задумал нечто совсем ударное, что меня уничтожит до конца: РАО “ЕЭС” закроют, перейдут на солнечную энергию – в общем, что-то должно произойти эпохальное.
Последние недельки три-четыре перед назначением я работаю в режиме, когда Березовский уже совсем не сопротивляется. Происходит назначение. Через пару дней включаю телевизор: Борис Абрамович Березовский назначен секретарем СНГ.
Через две минуты после телевизионного сообщения – звонок. Я говорю: “Здрасьте, Борис Абрамович”. Он: “Сильный асимметричный ответ я вам придумал!”
А: Понятно…
Ч: Он воспринимал это как продолжение противостояния и в этой логике действовал, что, на мой взгляд, было по существу неправильно. Реакция неадекватная.
А: Болезненная какая-то у Березовского конструкция.
Ч: Это подтверждает, что для него игра была важнее, чем суть.
А: В середине 90-х Борис говорил о “семибанкирщине” – о том, что семь бизнесменов якобы управляют страной. Это был миф, придуманный им самим?
Ч: Конечно же, объем власти у Березовского лично и у сообщества крупнейших бизнес-лидеров был колоссальный и избыточный. Это первое. Второе: конечно, неправильно считать, что они управляли страной.
А: Какая у них была власть? Что они могли?
Ч: Ну, скажем, ключевые кадровые решения правительства – по крайней мере при Черномырдине – часто проходили через особняк ЛогоВАЗа, что в моем понимании было безумием. Близость Бориса Абрамовича с целым рядом ключевых руководителей правительства была беспредельной.
А: Например?
Ч: Хорошо известен целый список людей, вплоть до вице-премьера и министра внутренних дел Анатолия Куликова.
А: Я про Куликова не знал.
Ч: А вот я очень хорошо знал. Особенно в то время, когда Куликов вместе с Березовским делал уголовное дело против меня. Я заседал в своем кабинете, готовя решение по пошлинам во взаимоотношениях с Украиной и тому подобное, а в кабинете напротив каждое утро с девяти заседали Куликов с Березовским и решали, какие материалы вчерашних обысков пойдут вечером в телевизионный эфир к Доренко, а какие будут дальше накапливаться.
А: Это было после “дела писателей”?
Ч: Это было на пике нашей драки, во время “дела писателей”. К сожалению, примеров таких масса, и они касаются не только меня.
А: Можно сказать, что ты был один из немногих, кто в правительстве этому сопротивлялся.
Ч: Нет, сопротивлялись многие. Но именно мы вместе с Борисом Немцовым начали не просто первое системное противостояние, а, по сути, процесс отторжения олигархов от власти.
