В это время первые шаги делали два будущих противника Штатов — Советский Союз и фашистская Германия. За витринами этих стран еще никто не видел истинного лица обеих систем, репрессии в Союзе еще не приобрели массовых масштабов, а немецкие национал-социалисты еще не стали для человечества нацистами, отправлявшими в топки концлагерей миллионы. Кто мог сказать, в какую сторону шарахнутся отчаявшиеся американцы? Джозеф Кеннеди — отец будущего президента, вспоминая начало 1930-х в своей стране, говорил: «В те дни я чувствовал и говорил, что охотно расстался бы с половиной своего состояния, если бы был уверен, что сохраню в условиях закона и порядка вторую половину»
[53].
Рузвельт предложил нации сделку. Название его политики «Нового курса» по-английски так и звучит: New Deal. Он заставит капиталистов считаться с нуждами американца, «забытого у подножия социальной лестницы», даст ему работу и социальные гарантии, а тот не будет коситься в сторону опасных «витрин» и читать дурные книжки. Звучало заманчиво. Вопрос о том, кто виноват в кризисе — рынок, капитал, ФРС, заигравшаяся в дешевые деньги, или граждане, не считавшие нужным обуздывать собственную жадность, — Рузвельт решил однозначно не в пользу капитала.
«Капитализм подвергся сейчас испытанию, и он его не выдержал… — заявлял он. — Экономическая система, при которой погоня за прибылью ведет к разрушению благосостояния народа, должна быть либо полностью отброшена, либо фундаментально изменена»
[54]. Америка стала стремительно леветь.
Кстати, Рузвельт был не первым президентом США, стремившимся подправлять рынок государственным регулированием. В начале века этим занимались и Теодор Рузвельт, и Вудро Вильсон. И тем не менее лафа 1920-х годов настолько реабилитировала рыночные свободы в глазах американцев, что Рузвельту приходилось почти оправдываться: «Мало кто в Соединенных Штатах так же верит в систему частного предпринимательства, частной ответственности и частной выгоды, как я. Ни одно другое правительство в истории нашей страны не сделало для бизнеса больше, чем правительство Демократической партии начиная с 1933 года»
[55].
Тем не менее его решительность пугала: он повторял, что народ забыт в политической философии правительства, заявляя, что обещанный «Новый курс» — «это не "просто политическая кампания. Это призыв к оружию"»
[56]. К оружию для борьбы с кем? Многим казалось это «чистейшим коммунизмом». Обыватель же этими материями себе голову не забивал. Народ радовался, когда государство принялось регулировать уровни зарплаты, толпами валил в профсоюзы бороться за свои права, которые правительство поддерживало. Вера в президента крепла с каждым годом, и вскоре на выборах 1936 года он снова победил с блеском — еще бы, за годы его первого президентского срока производство выросло в полтора раза!
Весь свой первый срок FDR не только развертывал колоссальные социальные программы, но и поднимал промышленность и финансы страны. В 1932 году государство влило в экономику почти 5 млрд долларов. Одновременно президент увеличивал налоги на корпорации и состоятельных граждан. FDR назначил виновными в кризисе именно тех, кто создавал богатство, производил больше других и платил львиную долю налогов.
Законом Рузвельта о восстановлении промышленности была создана специальная Администрация восстановления. Ей было велено бороться с недобросовестной конкуренцией и «нездоровыми отношениями между бизнесом и работниками». На практике это значило, что предпринимателей заставляли заключать между собой «кодексы честной конкуренции», а «нечестной конкуренцией» объявлялись увольнения, необоснованное снижение заработной платы и такое же необоснованное увеличение цен на продукцию. Еще бы понять, что считать обоснованным… Конкуренция всегда предполагает коммерческую тайну, поиск скрытых способов повышения эффективности и снижения затрат, секретные ноу-хау в управлении. А тут капиталисту предписывают правила социалистического общежития.
Администрации дали право регулировать цены, директивно спускать предприятиям объемы производства, то есть фактически блокировать действие рыночных механизмов. Она заставляла капиталистов заключать договоры с профсоюзами, а как это, если договор — документ по определению добровольный? Это значит —предписать капиталистам подчиниться воле профсоюзов, а это уже нарушение равенства граждан перед законом. Надо быть большим идеалистом, чтобы считать, что такая политика совместима с верой «в систему частного предпринимательства, частной ответственности и частной выгоды».
В 1935 году Верховный суд США признал закон о восстановлении промышленности антиконституционным. Рузвельта остановили в полушаге от превращения экономики в плановую, хотя одновременно многие обвиняли президента в том, что он идет в сторону скорее фашизма, чем коммунизма: государство, дескать, становится корпоративным, крупный капитал хоть и заставили следовать новым правилам игры, но накопление и прибыли стали почти гарантированными…
История не ответила в полной мере на вопрос, сумел ли FDR преодолеть тот кризис, а тем более поставить заслон на пути будущих. Айн Рэнд, американский философ и писатель, убежденная в том, что любое вмешательство государства в законы рынка есть покушение на свободу человека, писала 30 лет спустя: «Если бы наши граждане дали себе труд разобраться в причинах краха, страна могла бы избежать большей части… бедствий. Депрессия затянулась на несколько трагических лет из-за тех же монстров, которые ее и породили: государственного регулирования и контроля»
[57]. Рэнд считала, что «Новый курс» привел лишь к отключению естественных регуляторов экономики, лишив ее возможности самонастроиться. Штаты могли бы преодолеть депрессию гораздо полнее, если бы государство оставило рынок в покое. Капитал сам запустил бы новые механизмы развития, пригодные для нового времени. Так это или нет — вопрос оценок…
Факты же говорят о том, что во время второго президентского срока FDR в 1937-1938 годах производство и занятость снова упали, безработица подскочила до 19%. Одни винили в этом «Новый курс», вольницу, которую получили профсоюзы, атаки на бизнес. Другие, наоборот, считали, что Рузвельт, мол, недокрутил, недожал, свернул раньше времени дорогостоящие государственные программы поддержки. Сам президент обвинял во всем так называемые «шестьдесят семейств» — Генри Форда и других самых богатых людей Америки, подозревал крупный бизнес в саботаже собственных реформ и даже привлек к расследованию этого саботажа ФБР. Он называл крупный капитал олигархией, которая стремится создать «фашистскую Америку большого бизнеса», хотя многие обвиняли именно его в сращивании государства с крупнейшим бизнесом.
