Наконец, старик, как бы очнувшись из забытья, продолжил:
– Когда стемнело, Лёха Урман запел. Раньше, я не обращал внимание на его пение, а теперь слушал с удовольствием. Всем нравилось его исполнение. Голос его сильный, сочный сразу подкупал своей искренностью и выразительностью. Безусловно, это был талант, дар божий. Дортмунд, услышав голос Лёхи, сразу как-то преобразился, и что-то залепетал по-своему. Жестикулируя руками, пальцами, он старался нам объяснить что-то. Константин Иванович перевёл: «Безусловно, у вас есть голос, мой мальчик. Голос превосходный, но с такими вокальными данными надо много и упорно заниматься, чтобы вышло что-нибудь путное». Особенно нас поразило исполнение песни «Раскинулось море широко…» Закончив петь, он рассказал нам о своем деде.
– Когда я был мальцом, дед брал меня с собой в город. Сделав нужные покупки, закончив все дела, мы с ним заходили в трактир. Набрав мне всяких конфет и пряников, он заказывал штоф водки и закуски. Налив стакан, он выпивал его и, закусив огурцом, замолкал на минут пять-десять. Подперев кулаком щёку, он молча смотрел куда-то вдаль. Вокруг собирались его приятели, знакомые. Кампания, пропустив по маленькой, оживлялась: громко говорили, о чём-то спорили. Я всегда сидел рядом с дедом и внимательно разглядывал окружающих. Постепенно люди доходили до кондиции, и шум становился невообразимый. Все ждали той минуты. Наконец, самый нетерпеливый и болтливый мужик Евсей обратился к деду:
– Егорыч, будет. Что-то ты сегодня совсем разомлел. Народ-публика ждёт, когда герой Чемульпо соблаговолит.
Повернувшись к компании, он вытянул свою широкую мозолистую ладонь, и помахал ей.
Штоф опустел, через минуту-другую появлялся новый, а компания вокруг уже гудела и шумела так, что не слышно было ничьих голосов. В какой-то момент, дед, словно очнувшись от забытья, поднял голову и, обведя всех строгим суровым взглядом, стукнул кулаком по столу:
– Молчать, шантрапа.
В звенящей тишине все с удивлением уставились на могучего старика. Продолжая глядеть вдаль, он не видел никого вокруг. Налив в стакан водки, он выпил. Оглянувшись по сторонам, с удивлением посмотрел на окружающих. Казалось, он не узнавал никого. Его взгляд, блуждая по лицам, совершенно не замечал никого. Всё его внимание и мысли были где-то далеко отсюда, там, где произошли самые главные события его жизни. Прошло мгновение, и он запел чистым высоким голосом: «Раскинулось море широко…» Пел он, нисколько не бравируя, не выпячивая свою воинскую удаль. Пел так, как пели эту песню моряки – участники тех событий. Пел о чувствах и переживаниях простых матросов, которые думают о своих родных, близких, о своей далёкой родине.
– Не помню сейчас, но дело было уже к осени. Вышли мы к какой-то дороге. Она спускается с пригорка в низину, а с двух сторон болото. Хочешь, не хочешь, а иди прямо. Залегли мы в лесочке и ждём, когда стемнеет. Прошло, наверное, часа три. Солнце припекает, а на дороге никого нет. Чего лежим, – не понимаю. А капитан молчит и всё смотрит на дорогу. Вдруг из-за пригорка послышался какой-то шум. Мы замерли и попрятались, кто, где был. Вскоре отчётливо донёсся треск мотоциклов, и рёв бронетранспортёров. Прошло минут пять, и показались первые машины. Спустившись с горы, они повернули налево, прямо на болото. Вслед за ними показались несколько бронетранспортёров и танков. Фашисты, засучив рукава, расстегнув гимнастёрки, смело ехали мимо нас. Офицер на танке, поглядывая в сторону леса и на дорогу в бинокль, скорее всего, догадывался о возможной опасности. Спустившись с пригорка, колонна заехала на мост.
Вдруг раздался пушечный выстрел. Прошло мгновение, и первый танк задымился. Фашисты заорали, засуетились, и открыли беспорядочную стрельбу. Прошло минуты две-три, и прогремел второй выстрел. Бронетранспортёр в середине колонны заглох навсегда, объятый клубами чёрного дыма. Мотоциклисты, свернув с дороги, заняли оборону. Офицер, спрыгнув с танка, что-то громко крикнул. Огонь невидимой батареи набирал силу. Пушка стреляла уверенно и умело. То танк, то мотоцикл, то машина вспыхивали, как свечи на праздничном столе. Немцы совсем потеряли голову. Открыв беспорядочную стрельбу, они не могли понять: откуда ведётся обстрел. Вскоре, фашисты обнаружили батарею. Танки, развернув башни, один за другим стали палить по пригорку. Пушка на бугре, время от времени, отвечала одинокими выстрелами. Ещё несколько немецких машин и танков задымились вслед за остальными. Перебежками, немцы добрались до бугорка и расстреляли артиллеристов в упор. Вскоре все было кончено.
Мы лежали, не зная, что делать. Лёха, уткнувшись лицом в землю, стучал кулаком по земле:
– Трусы, трусы, лежим здесь как крысы, а люди воюют и умирают.
Константин Иванович смотрел в бинокль, не проронив ни слова. Вдруг сзади донеслись голоса:
– А ну ползи вперёд, сука, – прошептал Шульгин.
Истомин обернулся назад. Пришибленный, избитый немец сидел под кустом, озираясь по сторонам, как затравленный зверь.
– Дёру хотел дать, немчура. Хорошо что сразу заметил, а то хана бы нам. Как зайцев тут немцы нас перестреляли бы.
Рядом с Шульгиным стоял Каматозов. Оба зло и нетерпеливо смотрели на Вебера.
– Давно надо было его кокнуть, товарищ капитан, а то валандаемся с ним. На черта он нам сдался. Продаст, сука, в любую минуту. Как свои объявились, сразу ожил, сволочь.
Константин Иванович внимательно посмотрел на немца. Затем коротко спросил:
– Мы вам сохранили жизнь, значит поверили. По законам военного времени теперь должны расстрелять. Вы же умный человек.
Ссутулившись, Дортмунт весь сжался и, опустив голову, тихо промямлил:
– Да, да, вы правы. По закону военного времени, так и должно всё произойти. Простите меня, если сможете. Но логика войны, и законы выживания иногда противоречат друг другу. В жизни бывают моменты, когда надо что-то в корне менять и идти на риск. Таковы законы жизни. Что поделаешь. Я оказался не пригодным для этих законов. И вот результат: я стою перед вами, в вашем полном распоряжении.
Истомин отвернулся. Глянув на часы, тихо проговорил:
– Уведите туда, подальше, и без шума.
Лёха лихорадочно смотрел на происходящее, и глаза его горели:
– Товарищ капитан, – медленно произнёс он. – Ведь человек же. Как так. Он же безвредный. Просто бес попутал. С кем не бывает.
Шульгин, презрительно глянув на Лёху, процедил сквозь зубы:
– Человека нашёл, фашист, он и есть фашист. А ну тварь пошёл, сейчас закачу промеж глаз.
Убили быстро, тихо и без шума. Каматозов и Шульгин завели немца в какой-то глухой овраг и прикончили. Выстрелов почти не было слышно. Вебер стоял возле небольшой сосенки, безвольно опустив плечи, склонив голову набок и весь как-то потерявшись и уже умерев. На мгновение, он виновато глянул на стрелков с какой-то беззащитной детской улыбкой в глазах.
Передёрнув затворы, Шульгин и Каматозов равнодушно прошли мимо. Я стоял, ещё не до конца понимая, что произошло.
