– Похоронить бы надо, всё-таки человек, – сказал Урман.
Ухмыльнувшись, Каматозов кивнул головой:
– Нехай его барсуки с лисами хоронят.
Шульгин, презрительно глянув на нас, сплюнул сквозь зубы.
Ямку выкопали неглубокую, времени не было копать. Лёха работал лихорадочно, стиснув зубы, без остановки. Когда положили тело, угрюмо сказал:
– Придём к нашим, подам рапорт. На флот пойду. На крейсере воевать буду.
Из кармана гимнастёрки Вебера выпала губная гармошка. Нагнувшись, я хотел положить её в карман немцу. Лёха, протянув руку, тихо сказал:
– Коля, я возьму гармошку себе. Хоть память о человеке останется.
Старик устал. Опустив взгляд, он замолк. Прошло минут пять. Сергей с нетерпением ждал продолжения рассказа, но беспокоить старика постеснялся. Улыбнувшись, Николай Васильевич продолжил:
– Конечно, тогда я многое не понимал, молодой был, неопытный. Со временем, осознал одну вещь. Бывает родство по рождению, по происхождению, а бывает родство духовное, своего рода унисон струн душ человеческих. Вот Лёха и Дортмунд как раз нашли друг друга, да только не долго, продлилась эта дружба.
– Бой закончился. Немцы, собрав убитых, похоронили в братской могиле. Затем, выстроившись, почтили погибших трёхкратным залпом. Через полчаса они уехали. Дождавшись темноты, мы двинулись к мосту. Было темно, и лишь звёзды слабо мерцали в вышине. Вскоре, мы приблизились к месту сражения. Недалеко от немецкого кладбища возвышался небольшой холмик земли. На маленькой берёзовой дощечке было написано по-немецки: «Здесь покоится тело солдата, который один воевал с целым танковым батальоном Вермахта». Нашему удивлению не было конца. Один стоял насмерть и не пропустил фашистов. Простояв минут пять, мы двинулись дальше.
Сергей, находясь под сильным впечатлением от услышанного, безмолвно сидел у окна. Старик, забыв о настоящем, весь ушёл в те далёкие, лихие дни. Немного подождав, Сергей негромко спросил:
– А гармошку, Лёха куда дел?
Некрасов, нехотя подняв голову, с тихой улыбкой сказал:
– Никуда не дел, играл на ней. Этот Йоха как-то сыграл нам какую-то мелодию, ну прям за душу берёт, так Лёха сразу уцепился за неё. Вебер несколько раз повторил её и показал, как играть. Тогда я в первый раз её слышал, а Леха сразу запомнил и после играл уже чисто, на слух. Даже название и имя композитора узнал. Чардаш называлась мелодия, а композитор Монти Виторио.
После паузы старик глянул на Сергея и спросил:
– Немецкое оружие видал, знаешь, какое у них было на вооружении в сорок первом?
Сергей сразу оживился и уверенно ответил:
– Конечно! Что, что, а оружие знаю, как свои пять пальцев!
– Стрелковое, пулемёты.
– MG-34, это же универсал.
– Вот с этим универсалом я познакомился очень близко, даже можно сказать, на собственной шкуре. Несколько дней мы шли лесами, изредка выходили на дороги. К вечеру пятого дня подошли к реке. Переправиться сразу не удалось. Сильно глубокая была. Стали ждать и готовиться. Потихоньку разведали местность. Вроде всё было спокойным. Да только на войне спокойствия не бывает. Целый день готовили плот. Инструментов не было, и делали из подручных материалов. К вечеру всё было готово. Из всяких обломков, коряг, веток соорудили что-то похожее на плот. Как стемнело, потихоньку закатили на плот пушку, и двинулись. Только я и товарищ капитан были на плоту. Остальные вплавь, сам понимаешь – места мало.
Сергей, не удержавшись, спросил:
– А вам, почему разрешили на плоту?
Старик улыбнулся и, как-то молодецки махнул головой:
– Спросил таки. Почему, почему, да потому что плавать не умел, вот почему.
Плывём тихо, не разговариваем, не плещем водой. Когда сильно жить хочешь, всё делаешь, как следует. Никого учить не надо. Таким макаром дошли до середины. Вдруг бац, прожектора по глади зарябили. Откуда взялись – понятия не имели. У меня внутри всё оборвалось. Вцепился руками в лафет и замер, ни жив, ни мертв. А жёлтый луч шарит по воде, то по берегу, то по кустам. Даже ребята в воде застыли на месте. Как это им удалось, до сих пор не пойму. Вдруг один прожектор, скользнул по плоту, и осветил меня с ног до головы. От страха я обмер. Константин Иванович, как каменный стоял на другой стороне. Луч проскользнул и упал на воду. Прошло мгновение и, казалось всё прошло. Вдруг гробовую тишину разорвал ужасный грохот. Вот этот самый универсал заработал. Пули сыпались из него – не дай бог такое. Затем накрыли миномётами. Всё вокруг превратилось в сущий ад. Мины взрывались то тут, то там. Пулемёты, их было два, взяли нас под перекрёстный огонь. Мина разорвалась под плотом, и я ахнул под воду. Только вынырнул, а над головой эти коряги, сучья, ветки. Запутался в них и стал тонуть. Слышу, Каматозов кричит: «Товарищ капитан, стягивайте, стягивайте бревно, вон колесо уже под воду ушло, сейчас пушка свалится». Тут меня чуть и не порешили. Стукнуло бревно по уху, и пошёл я тихо на дно, главное без мучений. Дальше ничего не помню.
Очнулся уже на берегу. Темно, лежу на сырой земле, где-то недалеко слышатся тихие голоса. Голова болит, грудь давит, во рту неприятный привкус. Тут я закашлялся и стал выплёвывать воду. Подошли бойцы, товарищ капитан. Склонившись надо мной, он похлопал меня по спине:
– Ничего, Некрасов, ничего. Не утонул, значит не судьба тебе умереть. До старости доживёшь.
До сих пор помню его слова, как в воду глядел. Все полегли, один я живой. А ведь это он скинул пушку и под водой поймал меня за волосы. Судьба. Кто-то умирает, а кто-то живёт.
Уже светало. Я оклемался и, кое-как поднялся. Ребята, осталось нас всего пять человек, со мной – шесть, были наверху. С трудом вскарабкавшись на берег, подошёл к своим. На траве, под кустом лежал Лёха. Весь в крови, с огромными рваными ранами на груди, без сознания. Какое-то шипение, свист и тяжёлое дыхание доносилось от него. Я внимательно посмотрел на него и обмер. Пулемёт, действительно поработал на славу. Он просто изрешетил его пулями. Оставалось загадкой, как вообще жизнь ещё держалась в этом теле. Сквозь огромную дыру в груди я видел его сердце. Оно продолжало биться, выталкивая последние капельки крови наружу. В изнеможении я упал на землю.
Где-то за рекой, за деревьями заалел закат. С реки подул слабый ветерок. Лёха очнулся. Лицо его почернело. На заляпанном кровью и грязью челе лихорадочно блестели глаза:
– Пи-ть, – чуть слышно прохрипел он.
Коньков приложил к его губам фляжку. Глотнув воды, он обвёл нас мутным взглядом. Увидев меня, он хотел улыбнуться, но губы не слушались его. Лишь в глазах мелькнул какой-то озорной, весёлый блеск. Коньков, приподняв голову, подложил шинель. Собравшись с силами, Лёха посмотрел на капитана и тихо просипел:
– Констатин Иван… а где это Чемульпо?
– Это порт на Дальнем Востоке, на берегу Жёлтого моря.
