– Что такое, уважаемый? Что случилось? Что тревожит нашего юного Казанову?
Пузырьков, потупив взор, замер, беспомощно теребя руками полотенце. Мишель, поражённая такой наивностью и инфантильностью клиента, уже чисто по матерински, заговорила:
– Что вы хотели спросить, говорите, не стесняйтесь.
Продолжая испытывать, терпение путан, Иннокентий Альбертович невнятно промямлил:
– Я плохо расслышал имя вашей подруги.
– Приска, а что, имя как имя.
– Но я первый раз слышу такое странное имя.
– Так это мы её так называем, свои, подруги, а по-настоящему её зовут, – и, повернувшись к подружке, она медленно проговорила. – Как зовут тебя, милая?
Улыбнувшись, и блеснув рядом белоснежных зубов, девица добродушно ответила:
– Присцилла. Нгмомбо Присцилла.
Пузырьков открыл глаза и тут же зажмурился. Солнце, искрясь и переливаясь, ослепительно светило прямо в лицо. Голова, всё тело были налиты свинцовой тяжестью, от которой просто мутило. Дотронувшись рукой до лба, Кеша почувствовал что-то липкое и неприятное. Подняв ладонь, он увидел, что пальцы измазаны чем-то коричневым и безобразным. Пузырьков ужаснулся: «Неужели я пал так низко, что совершил сей низменный акт прямо в постели?» От этой мысли ему стало дурно. Рука непроизвольно опустилась, и он почуял какой-то сладковатый запах. Приблизив пальцы ко рту, он с опаской лизнул их. «Шоколад, это же шоколад!» – мелькнуло у него в голове. Мысль ожила, и отрывки буйной ночи стали всплывать перед глазами, словно останки древнего корабля, поднимаемого с морского дна. Отдельные подробности, как части разорванной мозаики, поднимаясь из глубин памяти, медленно заполняли пустоты в панораме ночной оргии. Какая-то знакомая, весёлая мелодия назойливо вертелась в голове, раздражая и, в тоже время, напоминая о чём-то лёгком, искристом, незабываемом. «Мой шоколадный заяц, мой ласковый мерзавец, мой сладкий на все сто!» – отчётливо зазвенело в ушах, и прекрасный обворожительный образ роскошной женщины проплыл перед глазами.
С трудом поднявшись, Пузырьков побрёл в ванную. Открыв дверь, он глянул в зеркало и ужаснулся: «Кто это, кто? Смотрит диким взором на меня из-за стекла». В груди ёкнуло, и на сердце похолодело: «Что это, что? В кого ты превратился Пузырьков?» Голос разума, голос совести, возмущённый безобразной картиной, гневно заговорил: «Вот как ты осуществляешь свою божественную миссию, подлый проходимец и лицемер. Словесной шелухой прикрыв свою грязную подноготную, где и места нет благородству, чести, совести. Устроил разнузданный шабаш, а потом ещё смеешь рассуждать о какой-то морали и этике. Прощелыга и хват. Вот окончательный и безоговорочный вердикт тебе и твоей склизкой и мерзкой натуре». Но какой-то новый, неуступчивый голос вдруг уверенно и безапелляционно заявил: «Низкий проходимец и лицемер – хорошо, пусть будет так, чем ничего. Что ты мне всё время втираешь всякую муть. Хватит с меня, достаточно наслушался я тебя за свою жизнь. Пусть теперь другие лошки слушают эту канитель, а с меня хватит, буду жить так, как душа пожелает».
Июнь 2013 г.
декабрь 2013 г. Докончил.
Моя война
Все Мы геpои фильмов пpо войнy
Или пpо пеpвый полёт на лyнy
Или пpо жизнь одиноких сеpдец
У каждого фильма свой конец.
(Слова из песни)
Покачиваясь из стороны в сторону, вагон доверчиво бежал за локомотивом, совершенно равнодушный и безучастный к окружающему. За окном было темно. Лес сплошной чёрной полосой тянулся вдоль полотна, навевая тяжёлые, мрачные думы. В вагоне было немноголюдно. Редкие пассажиры были тихи и немногословны. Две женщины, негромко переговариваясь, с трудом находили точки соприкосновения для разговора. Одинокий мужчина в конце вагона у окна, уткнувшись в газету, никого не замечал вокруг, а может просто делал вид. Недалеко от него влюблённая парочка, обнявшись, слилась в страстном поцелуе. Старик, окружённый баулами и пакетами, сидел как истукан у двери. Вдруг, откуда-то издалека, сначала чуть слышно, затем всё сильнее и сильнее, послышалась жалостливая, протяжная мелодия. Своим тягучим, заунывным тембром она заворожила и очаровала всех. Люди, очнувшись от сонной одури, насторожились и, повернув головы, прислушались. Музыка, пронзив пространство и время, всё властней, всё ощутимей зазвучала в тишине, наполняя сердца людей непонятной, нераскрывшейся тоской; тоской родившейся где-то далеко. Может там, на прекрасных солнечных пляжах, под сенью пышных райских деревьев, где когда-то давно, в волнах тёплого лазурного моря плавали красивые благородные люди с большими лучистыми глазами, с плавниками и жабрами. Прошло мгновение, дверь открылась, и ясный, чистый голос, поднимаясь вверх как по спирали, ворвался в вагон: «Недавно гостила в чудесной стране». Группа парней в защитной униформе, тяжёлых армейских ботинках и чёрных шапочках ввалилась в вагон. Громко переговариваясь и смеясь, они нарочито демонстрировали свою развязность и грубость. У некоторых из них на рукавах красовались нашивки с крупными готическими буквами «ROA». Широкоплечий рослый парнишка, остановившись возле старика, приподнял руку и вызывающе произнёс:
– Узнаёшь, старый! Мы очистим Россию от всякой нечисти.
Чувствуя своё превосходство, боевики уверенно шли по проходу, презрительно поглядывая на обывателей. Вдоволь накуражившись и попугав пассажиров, они скрылись в соседнем вагоне. Облегчённо вздохнув, люди возблагодарили господа, что всё прошло без эксцессов.
– Слушай, Макс. Знаешь на кого ты смахиваешь в профиль? – с ехидной усмешкой поглядывая на верзилу с бритой головой и здоровенными кулачищами, спросил темноглазый, стройный паренёк.
– На кого? – не сдержав любопытства, спросил детина. Левой рукой он придерживал биту, конец которой выглядывал из-под воротника куртки, прямо возле бычьей шеи.
– На рейхсфюрера.
– Да с него рейхсфюрер, как с меня балерина, – не удержавшись, выпалил худощавый блондин впереди. Повернув голову, он с насмешкой посмотрел на здоровяка и ухмыльнулся.
– Слышь, Макс, а как фюрер любил называть Гиммлера?
– Отстань, задолбал, – пробубнил громила.
– Да не знаешь, дебил, – продолжал наседать первый.
– Мой верный Генрих, – буркнул Макс.
– А в минуты особого, душевного расположения? – не унимался он.
– Слушай, отвечу с точки зрения русского человека: у Гитлера не было души.
– Сказать, – продолжал давить красавчик.
– Запарил, – отмахнувшись как от назойливой мухи, отрезал Макс.
– Мой кроткий Генрих, дегенерат, а ещё: «Я теорию знаю…» Гитлер был сентиментальный, подверженный меланхолии человек. Можно даже сказать: человек с тонкой душевной конституцией.
– Как трогательно. Я сейчас расплачусь. Где мой бязевый платочек, который мне подарила бабушка на день рождение? Ты не знаешь, Гендос? (Блондин повернулся с кривой усмешкой) Кончили его гниду в сорок пятом, туда ему и дорога.
