На тумбочке в коридоре лежал маленький букетик цветов – фиолетовых, ярких, как будто пластмассовых. Кажется, это были гиацинты – первые весенние цветы. Сычева взяла букетик, вдохнула удушливо-пряный аромат, испытав легкое раздражение от того, что придется теперь искать, во что бы эти цветы поставить, а потом каждый день менять воду в вазе.
На кухне, на столе, тоже лежал такой же букетик. И на холодильнике лежал, и на полочке, и в ванной на умывальнике, и в туалете на унитазе.
Сычева в охапку собрала все букетики, уселась на закрытую унитазную крышку, закурила и в раздражении набрала с мобильного Карантаева.
– Ты на хрена столько денег на веники тратишь? – заорала она, – И, главное, в честь чего?! У меня что – день рождения? Восьмое марта?! День журналиста?! День взятия Бастилии?!!
– Татьянин День! – заорал на том конце Карантаев. – Татьянин День сегодня, зайка, и я тебя поздравляю!
– А-а, – протянула Сычева и понюхала охапку цветов. – Ну тогда ладно, – примирено сказала она. – Только что мне с ними делать-то, с гиацинтами? Солить?
– Любоваться! – крикнул ей Карантаев. – Солить, скажешь тоже! Цветами нужно лю-бо-вать-ся, зайка!! Какая ты, блин, прагматичная! Ну ничего, я тебя перевоспитаю.
– Ты бандитов своих перевоспитывай, – со смешком огрызнулась Сычева. – А я на ужин тебе сегодня сделаю рагу из голландских гиацинтов. И ты будешь их лопать, лопать и лопать, с солью, перцем, горчицей и соевым соусом!! А вообще, спасибо, конечно, – вдруг запоздало растрогалась она. – Меня никто никогда не поздравлял с Татьяниным днем! – Она нажала отбой и тут же набрала Таню.
– Танька! Бросай своих обормотов и давай в наше место, будем праздновать!
– Что праздновать? – удивилась бывшая Афанасьева, ныне Флек.
– Татьянин День!
– Точно! – обрадовалась Таня. Она старалась перекричать школьный гул, наверное, была перемена.
– Эх, жалко вешалка в своей экспедиции!
– Жалко, – вздохнула Таня. – Ну ничего, мы эсэмэской ее поздравим. Может, дойдет в другой конец света?
– Может и дойдет, – с сомнением сказала Сычева, затушив сигарету.
В спальне Граф неприличными воплями требовал свежую воду, орехи и сухофрукты, а соседка-старушка неутомимо стучала по батарее.
Счастливо улыбаясь, Сычева пошла на кухню искать, во что можно поставить такую охапку цветов.
* * *
В «Табуне» было мало народу.
Сычева с Таней заняли одну из кабинок, закрытую от посторонних глаз с трех сторон стенами, стилизованными под камень.
Марат старался изо всех сил, улыбался, обслуживал, скользя с подносами между столиками, как на коньках. Он даже преподнес им в подарок бутылку текилы «от заведения, в честь праздничка».
– Выглядишь ты просто отлично, – похвалила Сычева Таню, подробненько рассмотрев ее сапоги, юбку, прическу, макияж, блузку... – Да, вот блузка тебя бледнит и полнит. Кажется, она больше подойдет мне.
– Да пожалуйста! – Таня начала расстегивать кофточку.
– Эй, не здесь, не сейчас! Ну и раскрепостил же тебя твой торговец европейскими шмотками!
– Раскрепостил, – засмеялась Таня. – Даже и вспомнить себя не могу прежнюю.
Они интеллигентно чокнулись и стали тянуть через соломинку веселой расцветки коктейль.
– Не звонит твой бывший-то? – спросила Сычева.
– Нет. Как развелись тогда в загсе, так я его и не видела. – Таня с аппетитом принялась за салатик.
– Наверное, женился уже. – Сычева вооружилась ножом и придвинула к себе мясо.
– Мне все равно. Вернее, я была бы рада, если бы Глеб нашел себе хорошую женщину.
– Танька! – возмутилась Сычева. – Что ты говоришь?! Ты хочешь сделать несчастной еще одну хорошую женщину?
Таня засмеялась.
– Нет, не хочу. Но я не сказала бы, что он сделал меня несчастной. Ты знаешь, я даже ему благодарна! Наверное, некоторых из нас нужно хорошенько повозить носом в грязи, чтобы внутри проснулся зверь по имени Гордость.
– И как твоему Флеку живется рядом с этим проснувшимся зверем?
– Отлично! Он холит его и лелеет. И его мама моего зверя лелеет, и Вовчик, и Анжела Сергеевна, и Вася и даже глухонемой садовник. Понимаешь, вот живут вместе много людей, некоторые друг другу даже не родственники и самозабвенно лелеют друг в друге и гордость, и самолюбие, и амбиции, и даже капризы. Это восхитительное чувство, когда тебя не только любят, но и бесконечно уважают! Так что Глебу я благодарна. Попадись мне в самом начале Флек с его мамой, Вовчиком, Анжелой Сергеевной, Васей и садовником, я никогда, может быть, и не оценила бы, какими драгоценностями владею. Вот! – Она засмеялась и неожиданно вдруг добавила: – А у меня мама с папой поженились.
– Поздравляю!
– И я поздравляю! – раздалось рядом. – С Татьяниным днем!!
Они резко подняли головы и завизжали. На пороге кабинки стояла Татьяна – загорелая дочерна, с блестящими глазами и какими-то невиданными украшениями на шее, на запястьях, в ушах.
– Ты откуда?! – в один голос заорали Тани и стали тискать ее, щупать и целовать.
– Из Африки. Сегодня только с Тарасом прилетели. В Москве пробудем неделю, потом – в Индию.
– Как ты нас нашла? – пробормотала Сычева, ощупывая ожерелье из кожи, дерева и еще чего-то экзотического и непонятного.
– Так Татьянин день же! – засмеялась Татьяна. – Мы же договаривались праздновать его вместе! Я специально Тараса уговорила на день раньше вылететь, чтобы успеть. А где вас искать? Конечно же в «Табуне»! Я даже звонить вам не стала. Мне Пашка сказал, что вы тут каждую пятницу что-нибудь отмечаете. Он теперь в общежитии при школе милиции живет. Кажется, его научили меньше болтать.
– Девки! – провозгласила Сычева и подняла полный бокал. – Предлагаю выпить за женскую дружбу – самую дружную дружбу в мире! Кстати, – шепотом сказала она, – Карантаев тут как-то сказал, что наши изумруды до сих пор не нашлись. Знаете, как их зовут федералы? «Танькины фиги»! Три камня – три фиги. Говорят, сложилась легенда, что их нельзя разлучать...
* * *
Глеб заказал пятьдесят грамм коньяка.
Пятьдесят – потому что вечером еще нужно писать редакторскую статью в номер, а с утра провести планерку.
Руководящая должность давала не только свободу и деньги, но накладывала массу ответственности и ограничений.
Глеб позволил себе вечером забежать в ресторан, съесть легкий ужин, выкурить трубку и... выпить только пятьдесят грамм коньяка.
Когда расслабляющее тепло из желудка перекочевало в мозги, Афанасьев вдруг понял, что бесконечно устал. От суеты, суеты, суеты и... одиночества.
