Она нащупала в кармане камни и крепко сжала один из них.
– Что ты делала в садике?
– Рыбок ловила.
– Зачем твоя подруга лезла в окно?
– Она высоту любит. Ползает иногда по стенам в свое удовольствие.
– Нянька зачем вам цветы за бак таскала?
– Понравились мы ей.
– А пальму вы на фига сюда через весь город перли?
– Садик озеленять.
– Очень убедительно. – Он тяжело вздохнул. – Может быть, все-таки скажешь правду?
– Нет.
– Тогда в отделение. – Он потянул ее за наручник.
«Обыщет! Допросит! Посадит! – снова испугалась Сычева. – Найдет камни и конец Пашке. И Глебу конец, и мне с Таньками».
Нужно было срочно уводить ситуацию в неформальное русло.
Она еще раз обозрела стриженый крепкий затылок, обняла лейтенанта свободной рукой, притянула к себе, приналегла на него выдающейся грудью и впилась ему в губы нешуточным поцелуем.
Он хрюкнул от неожиданности, а может, от удовольствия, потому что с готовностью ответил на ее поцелуй.
Губы у него были жесткие и почему-то соленые, словно закуска к пиву.
* * *
– Ой, чего это они делают?!
Афанасьева пихнула Татьяну в бок.
– Целуются.
Татьяна высунула руку из-под зонта, и убедившись, что дождя нет, нажала на кнопку. Зонт шумно захлопнулся.
– Ой, это тот парень, который мою колбасу в моей кухне на убийстве Зельманда ел! Он же... он же этот... оперативник!! Да что же это у них там творится-то? Почему Танюха в наручниках? Он что, арестовал ее?!
– С арестованными так не целуются.
Татьяна зябко поежилась. Головная боль вдруг вернулась и опять запульсировала в висках.
– Нет, ну на ней же наручники! Какого черта она его... он ее... Какого черта она изменяет моему Глебу?!! Только что орала, что кроме него ей никто не нужен!
– А что, – пожала плечами Татьяна, – по-моему, они с лейтенантом друг другу подходят.
– Они?! Подходят?! – Афанасьева приложила ко лбу козырьком руку и внимательно всмотрелась в целующуюся под акацией парочку. – Вроде, и правда подходят, – пробормотала она. – Только нам сейчас рядом с милицией светиться нельзя. Если бандиты заметят, Пашку убьют.
– Она с милицией и не светится. Она с ней целуется. Это разные вещи.
– Да? – спросила неуверенно Афанасьева. – А как же изумруды?
– Я думаю, камни уже у нее. Слишком уж довольной она выглядит. И совсем не похожа на арестованную.
* * *
Отсыревшие спички не хотели давать огонь.
Глеб чиркал о коробок одну за другой и раздраженно отбрасывал на пол. Они вспыхивали снопиком искр и тут же беспомощно гасли.
Афанасьеву очень мешала табуретка прикованная к руке, и связка убогих банок мешала, и может, потому спички не загорались, что руки очень тряслись, но он справится, обязательно справится! Он точно знал, что это дело доведет до конца.
Печку Луиза приказывала топить раз в день – поздним вечером, – потому что стоял сентябрь и днем тепла еще очень даже хватало. Для растопки она выдавала коробок спичек, а потом его забирала. При самом процессе Мона Лиза не присутствовала, так как считала, что с этим делом он справляется уже вполне сносно.
Сегодня, как назло, спички попались сырые.
Наконец одна спичка занялась слабым пламенем. Глеб подождал немного пока оно окрепнет и поджег приготовленную сухую щепку. Потом он зачем-то проделал все действия по растопке печки и только потом...
Кочергой подцепил раскаленные угли и вывалил их на пол.
Лак, которым были покрыты половицы, занялся почти мгновенно.
Черный вонючий дым стремительно заполнял комнату, а в недрах его зарождалось уверенное злое пламя. Глеб сильно закашлялся, но остался стоять у печки до тех пор, пока не убедился, что огонь окреп настолько, что в состоянии сожрать этот огромный дом из сухого бруса.
Вышел из комнаты он только тогда, когда пламя вцепилось в половики и занавески на окнах.
Волоча за собой табуретку и гремящую гирлянду банок, он спокойно пошел во двор.
У Луизы был банный день, она парилась в бане. Глеб это точно знал, но на всякий случай посмотрел – валит ли из деревянной пристройки дым.
Дым валил, и даже здесь, во дворе, пахло березовым веником.
Псы валялись возле крыльца и даже не открыли глаза, когда Афанасьев со страшным грохотом прошел мимо них.
Дом должен вспыхнуть, как спичка.
Если Луиза еще пару минут не заметит валящий пока только из одного окна черный дым, то тушить пожар будет поздно.
Стараясь не греметь банками, Глеб огляделся. Он начал считать: раз, два, три, четыре...
На счет пять огонь полыхал до небес, озаряя страшным красным светом всю округу. Прижав к себе табуретку и, стараясь создавать как можно меньше шума, Афанасьев спрятался за сарай.
– Пожа-а-а-ар!!! – истошно заорал кто-то с улицы. – Пожар, люди добрые!!! Луизка Воеводина горит!! Сейчас огонь на наши дома перекинется!!!
Улица за воротами мгновенно наполнилась многоголосым гомоном и истерическими криками.
Дверь бани отрылась и оттуда, вместе с клубами пара, вывалилась Луиза, завернутая в одну простыню.
– И-и-и-и!!! – завизжала она. – И-и-и-и!!! – И воздела к красному от огня небу руки. Простыня соскользнула с ее необъятного тела, обнажив каскад многочисленных складок, ягодицы размером с письменный стол и груди, которыми запросто можно было задавить до смерти среднестатистического мужика. – И-и-и-и!!! – начала она рвать на себе жидкие, мокрые волосенки.
Глеб сидел за сараем и улыбался.
Ему грезилась ванна с пеной, рюмка хорошего коньяка, трубка, набитая дорогим табаком, салат из морепродуктов, фруктовый тортик и красивая женщина. Или нет, последний пункт он, пожалуй, исключит из своих грез. Нужно изменить свою жизнь как-то так, чтобы в ней не случалось больше таких наказаний, как Мона Лиза.
В ворота колотили сотни ног, рук и тел.
– Открыва-а-й!! – разноголосо вопили деревенские жители.
Луиза, так и не прикрывшись простыней, налегла своей тушей на засовы и распахнула тяжелые створки.
Разгоряченная толпа уже с ведрами наготове хлынула в образовавшийся проем и мигом заполонила двор. Кое-кто тащил за собой шланг, протянутый из своего огорода. Вода разными порциями – большими и маленькими, – обрушилась на огонь.
– Арсен!! – орала голая Мона Лиза и, заломив руки, бегала по двору. – Спасите Арсена!! Он в доме!! Печку топил!! – Она попыталась ринуться в пылающие сени, но несколько деревенских огромных баб гроздью повисли на ней.
