Не жалею, не зову, не плачу —
Все пройдёт, как с белых яблонь дым…
Мы ссоримся с любимой женщиной – Есенин и здесь уместен:
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое в лицо бросали мне…
Корабли плывут в Константинополь,
Поезда уходят на Москву…
Теперь возвращаемся:
Прощай, Баку, тебя я не увижу…
Рутинный быт и нервотрепку Сергей Есенин возвел в степень жизни и чувств, он обвел эту тусклую прозу щемящим пятистопным размером – и она засверкала, как настенный календарь. Цветов немного, но все яркие. Спасибо ему за это!
Есенин назвал себя “последним поэтом деревни”, а признание обрел у всех, почитай, сословий. Потому что во все времена и на всех широтах новое теснит обжитое старое. И видеть это больно. Я человек городской, но с есенинской обреченной неприязнью смотрю на компьютер.
Он был мастером разлуки, расставания. А ведь жизнь в большой мере и есть растянувшееся на годы и десятилетия прощание понемногу и постепенно со всем и всеми, а после и с нею самой, с жизнью: “До свиданья, друг мой, до свиданья!”
Редкий смешной гордец дерзнет соразмерять себя с лирическим героем Лермонтова или Блока, Баратынского или Ходасевича, а вот с героем Есенина – сколько угодно. Сочувствие усиливается и тихим омутом облика, миловидностью, и биографией сродни самосожжению. Иван-царевич, но “такой же, как вы, пропащий”.
Пусть не покажется, что рассуждения мои грешат интеллигентским высокомерием: мол, это все – ширпотреб. Мало кто из обитателей поэтического Олимпа может похвалиться строками такой силы: “И деревья, как всадники, съехались в нашем саду…” – или: “А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…”
Есенин народен не только за талант – талантливыми поэтами нас не удивишь, а за то, что вернул заурядной жизни привкус драматизма, а значит, и право на самоуважение. Таких услуг люди не забывают.
Более того, он послужил и национальному самоутверждению. Есенин силою таланта и обаянием личности двусмысленные стороны русского темперамента повернул светлой стороной. И там, где одним видится только дикость и рабский разгул, он усмотрел и вольницу молодости, и привлекательную исключительность. Есенин был очередным художником, оставлявшим за Россией особые таинственные права на необщий аршин, широту, быструю езду.
Опасен такой Есенин? Не опаснее многих явлений жизни – от свободы до водки: трудно не впасть в крайность. Держать равновесие вообще не просто, даже на двухколесном велосипеде
[1822].
Все, что говорит о Есенине Гандлевский, умно, проницательно, убедительно. И все же наша книга написана как раз в полемике с этим и подобными этому суждениями. Современный поэт исходит из эффектного парадокса: “Небольшой силы оказалось достаточно, чтобы взять за сердце целую страну”. Но стоит ли так легко соглашаться с есенинской “беспощадной самооценкой”? Не потому ли Есенин взял “за сердце целую страну”, что сила его поэзии все-таки была по-настоящему большой?
Как кажется, Гандлевский слишком поспешно сводит поэзию Есенина и ее воздействие к “рутинному быту”. Стихи, возводящие “тусклую прозу” “в степень жизни и чувств” (то есть прежде всего стихи последнего периода есенинского творчества), и в самом деле примиряют разные сословия. У Есенина действительно можно найти строки на любой вкус и на все случаи жизни. Но ведь этим секрет его власти над читателями не исчерпывается.
Замечательно, что есенинские стихи могут звучать в любом купе, объединяя “шофера, интеллигента, секретаря заводской парторганизации и какую-то тетку из Бобруйска”. Однако лирика Есенина, повторимся, волновала не только типичных пассажиров типичного купе – не меньший резонанс вызывала она среди ценителей самой высокой пробы.
Известен приговор Ахматовой: “Я не понимаю, почему так раздули его. В нем ничего нет – совсем небольшой поэт. <…> Пошлость. Ни одной мысли не видно…”
[1823] Но о “небольшом поэте” не спорили бы на “поэтическом Олимпе” так горячо. В “небольшом поэте” не находили бы причастность к народному языкотворчеству (как Маяковский: “У народа, / у языкотворца, / умер / звонкий / забулдыга-подмастерье”), пушкинского призыва к “чувствам добрым” (как Мандельштам, восхищавшийся строкой: “Не расстреливал несчастных по темницам”), “ошеломляющую свежесть” в изображении “родной природы” (как Пастернак), “драгоценную правду” (как поэтический учитель Гандлевского Ходасевич).
Есенин был одним из немногих в XX веке чистых лириков. В его стихах оживает слово “песнь”, восстанавливается исконное единство музыки и слова. Своей завораживающей властью над слушателями – прежде всего над слушателями, а затем над читателями – он напоминает мифологических “певцов”. От погруженности Есенина в эту древнюю стихию лиризма – отмеченная уже первыми рецензентами “слитность звука и значения” в его стихах
[1824], отсюда же – поражавшее современников есенинское единство песни и судьбы. Вряд ли стоит понимать народность Есенина-лирика только лишь в бытовом смысле: он не просто певец и украшатель привычных чувств; Пастернак недаром назвал его “почвенность” – “бездонной”
[1825]. Перифразируя известную формулу А. Григорьева, можно сказать: поэзия Есенина проста, но где ее концы?
Повторим вопрос Г. Иванова: “В чем же все-таки секрет <…> обаяния Есенина?” – не с тем, чтобы дать на него окончательный ответ, а с тем, чтобы, напротив, оставить его “в загадке”. Сам же Иванов и подсказывает такое решение, когда говорит о “недоказуемо-неопровержимой жизненности всего “есенинского””, о его очаровании, исключающем объективное суждение, о его стихах, подобных “весеннему воздуху”, воздействие которого не объяснить через химический анализ. Есенин увлек нас, “заворожил своим голосом, подобно Орфею”
[1826]. Много ли дал Есенин читателю русской поэзии? “…Всё дал – кто песню дал”
[1827].
Об авторах этой книги
Олег Андершанович Лекманов – историк литературы, критик. Родился в 1967 году. В 1991 году окончил Московский педагогический государственный университет имени В. И. Ленина. В 1995 году защитил кандидатскую диссертацию по теме "Книга стихов как "большая форма” в русской поэтической культуре начала XX века: О. Э. Мандельштам. "Камень” (1913)”, а в 2002-м – докторскую диссертацию "Акмеизм как литературная школа (опыт структурной характеристики)”. С 2007 года является профессором факультета журналистики Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Автор более 400 опубликованных исследований, в том числе монографий "Книга об акмеизме и другие работы” (2000), "Статьи и заметки о школьной литературе” (в соавторстве с М. Свердловым; 2001) "Осип Мандельштам” (2004; серия "Жизнь замечательных людей”), "В лабиринтах романа-загадки: Комментарий к роману В. П. Катаева "Алмазный мой венец”” (в соавторстве с М. Котовой, при участии Л. Видгофа; 2004), "Опыт коллективного комментария к "Вступлению” поэмы Тимура Кибирова "Сквозь прощальные слезы”” (Toronto Slavic Quarterly. 2005. № 13); "О трех акмеистических книгах: М. Зенкевич, В. Нарбут, О. Мандельштам” (2006). В 2002 году решением Ученого совета Московского государственного университета удостоен премии им. И. И. Шувалова (за докторскую диссертацию и монографию "Книга об акмеизме и другие работы”).
