Для остранения смысла поэт углубляется в корнесловие – ищет не столько этимологическую “внутреннюю форму”, сколько поэтическую “внутреннюю рифму” слова. А. Мариенгоф утверждал, что “Есенин всегда любил слово нутром выворачивать наружу, к первоначальному его смыслу”
[456]. Однако в одном с мемуаристом вряд ли можно согласиться: не всегда было в Есенине это “прислушивание к нутру всякого слова”
[457], а только с 1917 года, с тех пор, как он познакомился с Белым. В статье о беловском “Котике Летаеве”, опубликованной весной 1918 года, Есенин пишет: “Речь наша есть тот песок, в котором затерялась маленькая жемчужина – “отворись””
[458]. С этим заклинанием, подслушанным у своего старшего собеседника, он и подходит к живому, звучащему слову.
“Магический” диалог поэтов, их совместные погружения в тайны корнесловия отражаются в их теоретических работах. В своей “Глоссолалии” Белый вещает: ““Це” – зачатки растений: лучи, росты, струи; поздней “ц” распалось на “t” и на “s”; “t” суть ткани земные лучей: или – росты (растения); протяжение, распространение ветвей в звуках “st” или “str”; звуколучие растительных блесков стреляет: ра-ст-ит- (ельно) – ст– (ь); “ельно” <…> это влага растений; растительность – повторение блесков; цветы суть огни; воспоминания о лопастях лучевых – в лепестках; так “str” в нашей зелени (ветви и листья) суть: стр-уи лучей, стр-асти светочей, их стр-емления: Strahlen и Strecken; и астры (цветы) повторяют нам “astre” или “светоч”: стр-елой лепестка”
[459].
А Есенин как будто откликается Белому в своих “Ключах Марии”: “Само слово пас-тух (= пас-дух, ибо в русском языке часто д переходит в т, так же как е в о, есень – осень, и а в я, аблонь – яблонь) говорит о каком-то мистически-помазанном значении над ним”
[460]. Автор “Ключей Марии” и в дальнейшем будет прибегать к метафорическому, образному истолкованию слов – по созвучию; это станет одним из его излюбленных речевых приемов: “Россия! Какое хорошее слово… И “роса”, и “сила”, и “синее” что-то”
[461]; “Даже одно такое слово, как “сплетня”, – сплошной образ: что-то гнусное, петлястое, лживое, плетущееся на хилых ногах из дому в дом…”
[462].
Анатолий Мариенгоф. 1910-е
В имажинистский период Есенин превратит поиск “образных корней и стволов в слове” в веселую игру, своего рода поэтическую разминку.
“Бывало, только продерешь со сна веки, – вспоминает Мариенгоф, – а Есенин кричит:
– Анатолий, крыса.
Отвечаешь заспанным голосом:
– Грызть.
– А ну: произведи от зерна.
– Озеро, зрак.
– А вот тоже хорош образ в корню: рука– ручей – река– речь…
– Крыло – крыльцо…
– Око – окно…
Однажды, хитро поведя бровью, спросил:
– Валяй, произведи от сора.
И не дав пораскинуть мозгами, проторжествовал:
– Сортир!..
– Эх, Вятка, да ведь sortir-то слово французское.
Очень был обижен на меня за такой оборот дела. Весь вечер дулся”
[463].
“Не успевал кто-нибудь назвать слово, – свидетельствует И. Шнейдер, – как Есенин буквально “выстреливал” цепочкой слов, “корчуя” корень.
– Стакан! – кричал кто-нибудь из нас…
– Сток – стекать – стакан! – “стрелял” Есенин.
– Есенин! – подзадоривал кто-то.
– Осень – ясень – весень – Есенин! – отвечал он”
[464].
Истоки этой игры – вовсе не в имажинистских манифестах, а в со-творческих беседах с Белым.
Смысл подчеркивался звуковым жестом. Есенин говорил, “развивая до крайних пределов свою интонацию” (П. Орешин)
[465]. Он часто прибегал к растягиванию слов, произносил их нараспев: “Говорил он очень характерно, подчеркивая слова замедлением их произношения” (В. Кириллов)
[466]. Этот “шрифт” в есенинской “тонировке” производил двойной эффект: на артистический, ораторский прием (как у Белого: “хо-зя-е-ва вы-еха-ли”) накладывается простонародный говор: “на-ка-за-ни-е”
[467], “пла-а-акать хочется”
[468], “над-д-д-оело”
[469].
О Белом писали, что он и в обыденном разговоре не выключал “в себе творческого мотора”
[470]. Порой Есенин готов был посмеяться над этой его особенностью. “Вот смотри – Белый, – лукаво втолковывал он Мариенгофу. – И волос уже седой, и лысина величиной с вольфовского однотомного Пушкина, а перед кухаркой своей, что исподники ему стирает, и то вдохновенным ходит”
[471]. Но, как это часто бывает, Есенин, маскируясь, насмехался над тем, к чему сам стремился – к “непрерывно созидающему состоянию” (В. Чернявский)
[472].
