А потом у нас еще были какие-то серьезные люди из Берлина, у которых были свои планы экспериментов, такие же бессмысленные, как у тех умников из Штутгарта. Это было прошлой зимой, нам тогда было совершенно нечего делать, так что поначалу это было для нас даже некоторым развлечением. Но очень скоро нам стало совсем даже не смешно. Это когда они начали испытывать на нас свои так называемые «упражнения храбрости». Их теория состояла в том, что храбрости можно научиться и что человека можно натренировать преодолевать свой страх.
Я полагаю, это совершенная глупость. В самом деле, можно научить кого-то прыгать в воду, даже если он немного этого боится. Я имею в виду, что если ты умеешь плавать, но все-таки боишься воды, то это значит, что твой разум находится в иррациональном состоянии и небольшая тренировка может здесь помочь. Но в конце концов, есть же разница между человеком, который умеет плавать и которому говорят прыгнуть в воду, и летчиком, одним из нас, который рискует жизнью во имя отчизны и даже не думает, есть ли у него шанс спастись, если он попадет в воду, в Канал например. Или, вообще говоря, когда он попадает в любую опасную ситуацию.
Я хочу сказать, или у тебя есть храбрость, или ее у тебя нет. Или ты готов рисковать своей жизнью, или нет. В этом разница между нами и другими нациями. Мы готовы рисковать своей жизнью, а другие нет. Я часто вспоминаю того усталого французского пленника. И как он сказал: «Они не хотели умирать». Этим сказано все; и именно поэтому мы лучше, чем другие, и заслуживаем наше место под солнцем.
Эти люди из Берлина сказали, что это не так, что они вполне могут представить себе человека крепких патриотических чувств, который был бы счастлив рисковать своей жизнью, но попросту не способен на это, потому что в последний момент ему попросту не хватает храбрости. Нет сомнения, эти господа знают, о чем говорят. Хотел бы я взглянуть на их кальсоны после прогулки с нами над Англией. Но они, вероятно, скажут, что, безусловно, хотели бы рисковать своей жизнью, но… Но по мне, они все просто трусы, потому что по-настоящему мужественный человек никогда не заводит разговор о храбрости. Люди иногда заходят слишком далеко со своими теориями. Это такой способ прятаться от жизни.
4 сентября 1940 г.
СНОВА ЛИЗЕЛОТТА
Я вернулся на свою старую базу. Меня и некоторых остальных привезли на самолете. Это было довольно неожиданно. Еще утром я ничего не знал, а в обед ко мне подошел адъютант командующего и заговорил со мной об этом так, будто я уже в курсе. Я предполагал, что здесь из нас сформируют новый экипаж.
Когда я прибыл, Главный немедленно вызвал меня в кабинет. Он был очень приветлив. Сказал, что всегда с особенным уважением относился к нашему экипажу и что он крайне потрясен тем, что случилось. Он был совершенно искренен. В конце концов, мы не единственные, кого сбили. А потом он вдруг намекнул насчет Железного креста. Вот тебе на, а я думал, мне пока не за что.
Очень много новых лиц, старых почти не вижу. Некоторые, может быть, на задании, кого-то, возможно, перевели на другие базы.
Не хочу даже думать о своем новом экипаже. Все еще надеюсь, что это не будет старая команда. Когда к команде присоединяется пятый человек, он в самом деле как пятое колесо в телеге. Так было с Ломмелем. Гораздо лучше, если собирается новый экипаж. Тогда все заново знакомятся друг с другом и никто не чувствует себя лишним.
Как только я смог выйти из расположения базы, сразу отправился повидать Лизелотту. Спустился в деревню к зданию школы. Я был уверен, что она ждет меня там, потому что о моем прибытии должны были передать на базу по телефону или телеграфу. Так что девчонки должны были знать. Но ее там не было. Меня это несколько разочаровало, но я решил, что она, видимо, не знала, что я приехал.
Я пошел прогуляться в лес, туда, где мы так часто были вместе, и надо же, через несколько минут увидел, что она идет. Меня охватила радость, я решил, что Лизелотта пришла сюда встретить меня. Но сразу понял, что ошибся. Она, оказывается, понятия не имела, что я вернулся.
Она была очень мила, поцеловала меня, но мне было ясно: что-то произошло. Правда, я почувствовал это сразу. Я знаю, что подобные штучки писатели часто вставляют в романы: когда люди сразу чувствуют: случится что-то плохое. На самом деле это ты потом пытаешься убедить себя, что все это заметил еще до того, как все случилось, хотя попросту не мог ничего заметить.
Но я заметил это сразу. Она нервничала и была чем-то смущена. Сказала, что ей очень жаль, но у нее совсем нет времени и она должна идти работать прямо сейчас. Я спросил, можем ли мы встретиться сегодня вечером, она ответила, что нет, она сегодня дежурная. И завтра она тоже дежурная и пока не может назначать свиданий. Я сказал, что раньше она всегда находила способ ускользнуть на часок. Но Лизелотта покачала головой и сказала, что теперь это невозможно, все изменилось. Их начальница стала гораздо строже. Пока я шел за Лизелоттой к школе, она рассказывала мне про свою начальницу, которая теперь постоянно следит за девочками и даже в свободное время заставляет что-нибудь делать: штопать, вязать или гладить белье. И она постоянно проверяет их кровати, смотрит, чтобы они стояли по струнке, были аккуратно заправлены и точно так, как остальные, и бог знает что еще. Я прямо спросил Лизелотту, нравлюсь ли я ей еще, но она опять покачала головой и сказала, что я не должен говорить о таких глупостях и конечно же все еще ей нравлюсь.
Я спросил, знает ли она, что нас сбили и что четыре моих товарища утонули. Она заметно побледнела и покачала головой. Некоторое время Лизелотта не могла сказать ни слова. Если бы я не видел в этот момент ее лица, никогда бы не поверил, что она ничего об этом не знала. Трудно поверить, что никто из ребят ей не рассказал и что ни одна девчонка на телефоне ничего не слышала. Дальше мы шли молча, и только перед зданием школы она повторила, что не знала ничего и что ей ужасно жаль. Потом она вошла внутрь.
Я этого не могу понять. Просто не знаю, что со всем этим делать. Она нравится мне так сильно, и я думал, что тоже ей очень нравлюсь, это было так похоже на правду, а теперь все по-другому.
Новости из Америки от наших корреспондентов всегда довольно забавны. А что по-настоящему серьезного может происходить в стране, которой управляет согласно демократическим принципам господин Розенфельд.
[28] Что этому народу нужно, так это фюрер.
Как бы то ни было, на этот раз Розенфельду, кажется, конец. Скорее всего, выберут господина Уилки. Недавно он выступил с протестом против планов Розенфельда национализировать крупные промышленные предприятия, которые принадлежат противникам его безумных планов перевооружения. Это уже почти большевизм. Господин Уилки полагает, что именно в результате подобных мер стало неизбежным падение Франции.
В Соединенных Штатах разбился большой транспортный самолет – двадцать шесть погибших, в их числе один сенатор. Вот народ, постоянно хвастаются своей авиацией. У нас ничего подобного произойти не может.
