Прежде чем уйти, медсестра с улыбкой объявляет мне:
— Теперь вас будут сажать в кресло все чаще и чаще.
Это прогресс, которому я, вероятно, должна радоваться. Несомненно, я должна проявить храбрость, так как мне не устают повторять, что это для моего же блага. Но перспектива регулярного повторения воздушной гимнастики, а потом неподвижного страдания, заставляет меня неприятно содрогнуться.
Начиная с 27 августа пересаживание в кресло становится ежедневным. Как правило, два раза по два часа. Два ужасающе долгих часа. Два часа нарастающего плохого самочувствия. Я не могу удержать дрожь, когда слышу скрежет «виселицы», которую везут по коридору к моей палате. Порой мое нежелание бывает настолько велико, а сердце начинает колотиться так сильно, что бригада медсестер отказывается от попытки. Если мое сердце ведет себя разумно, я снова превращаюсь в куклу-марионетку в сетке, которую загружают и выгружают.
Меня по-прежнему заботливо обкладывают подушками, дают мячики, которые я должна сжимать, рядом кладут деревянную доску со звонком. И оставляют бороться с собственным телом, которому удается чудо: оно атакует меня, оставаясь неподвижным.
Проблема в том, что приспособление для подъема больного выгружает куклу-марионетку, которой я являюсь, недостаточно глубоко на сиденье. Достаточно, чтобы позвоночник оказался чуть перекошенным, и сразу возникает очаг боли, которая разгорается и распространяется. К тому же часто случается так, что моя голова падает, несмотря на все предосторожности. Потом мой бюст неотвратимо клонится к подлокотнику, мое бедро с другой стороны поднимается, подушки вылетают, и меня начинает окутывать нестерпимый жар. Я погружаюсь в настолько глубокий дискомфорт, что опасаюсь за свою жизнь. В самом деле: у меня ощущение, что я могу так погибнуть. Довольно глупо. А если бы это действительно был мой последний час? Я избежала смертного приговора, но чувствую, что погибаю под ударами кресла! В этом сражении между двумя инертными массами именно я прошу о помиловании.
Я скрючиваюсь в моем страдании. Я увядаю от боли. Тогда я плачу. Помимо своей воли. Обильно. Я редко так плакала. Как будто все слезы, которые скопились во мне во время промывания пазух или «соскового теста», наконец выливаются. Это единственная моя возможность выразить свою боль.
Я плачу до тех пор, пока не решаюсь нажать моими слабосильными руками старухи на деревянную доску со звонком.
Но никто не понимает, что происходит на самом деле. Полагаю, персонал считает, что я плачу от тоски, так как мне надоело, и не кресло в частности, а вообще пребывание в больнице. Сестра либо старается изменить мое положение, либо довольствуется тем, что бросает слегка раздраженным тоном:
— Надо посидеть еще час! Запаситесь терпением.
Иногда она ведет себя так, как врач-реаниматолог. Она обходит мое кресло, проверяет, на месте ли подушки, и снисходительно заявляет:
— Ну что вы, все замечательно, вы очень хорошо сидите!
И по сути, это правильно: на что мне жаловаться? В конце концов, это всего лишь кресло, это же не орудие пытки! Мне, несомненно, следовало бы прийти к выводу, что боль — нормальное ощущение.
— Поплачьте, поплачьте…
Это священник. Думаю, он немец по происхождению: его имя Вольфганг. Он часто заходит, когда я сижу в кресле. Садится напротив, берет мои руки в свои. Он поощряет мои слезы. Это единственный священник, который меня навещает. Я его не знаю, он для меня чужой человек. И все же я ему очень благодарна. Он не снимает боль, но немного успокаивает меня.
А вот и Рэй. Он пытается посадить меня поглубже. И не может удержаться от того, чтобы поддразнить меня:
— Какая же ты тяжелая! Страшно тяжелая!
Деннис дал ему хороший совет, потому что сам пережил такую ситуацию и отлично знает, что мне приходится выносить:
— Анжель должна быть как собор!
Это означает, что позвоночник должен быть прямым, как стрела, ягодицы глубоко в кресле, торс и ноги под прямым углом друг к другу. Так тело перестает стонать, или, по крайней мере, оно жалуется намного меньше. Чтобы превратить сеанс реабилитации в мучение, нужно совсем немного: всего несколько сантиметров.
Несколько недель спустя боли проходят. Сидячее положение — это терпимое страдание. А это значит, что я готова к следующему испытанию: меня будут ставить на ноги.
Глава 20. Ветерок надежды
Девушки, которые находятся в моей палате, улыбаются:
— Ах, мадам Либи, вы такая высокая!
Они что, этого не заметили? Один метр семьдесят три сантиметра без каблуков! Правда, когда прикован к больничной постели, нет возможности показать в выгодном свете свои физические достоинства.
Начиная с третьего или четвертого сеанса вертикализации я осмеливаюсь немного покачиваться из стороны в сторону. Это вызывает у медсестер и санитарок, которые за мной следят, откровенный смех:
— Хотите потанцевать? Не включить ли музыку? Только осторожнее: хороший рок может быть опасным.
Я тоже смеюсь, пусть даже мое лицо все еще остается неподвижным.
И если мои глаза влажны, то на этот раз от слез радости.
Стоять — это великолепно! Не лежать, даже не сидеть, а стоять на обеих ногах. По сути, когда встаешь, снова становишься человеком. Именно вертикальное положение отличает нас от животных. Я понимаю, почему много миллионов лет назад наши предки обезьяны решили выпрямиться. А еще я понимаю, почему им потребовалось столько времени, чтобы этого достичь! Стоять — это предел желаний! Даже если у меня слегка кружится голова. Но ведь легкое опьянение — иногда — не приносит вреда, правда?
Стоять — это великолепно! Не лежать, даже не сидеть, а стоять на обеих ногах. По сути, когда встаешь, снова становишься человеком.
И по крайней мере, в этом аппарате я не страдаю. Согласна, мне не удается совершить этот подвиг в одиночку: я стою, но привязана чем только можно! Это могло бы напомнить об экстремалах — любителях острых ощущений на арене не для детей. Но мое ощущение счастья только от того, что я встала… Всему свое время. И этого достаточно, чтобы меня опьянить.
Стол-вертикализатор впервые появился в моей палате 1 сентября. Он похож на большую гладильную доску. «Виселица» со своими скрипящими колесами тоже переехала. Начало мне известно: это ставшее уже привычным упражнение «марионетка в сетке». Продолжение более оригинальное. Приспособление для подъема больного на этот раз выгружает меня не в кресло, а на стол. Меня привязывают, словно баранью ногу: ноги и бюст перетянуты ремнями, ступни удерживаются упором, ягодицы оказываются в подобии обручей. На уровне живота есть нечто вроде столика, на который кладут кисти рук.
Теперь можно начинать… Очень медленно, с помощью электричества стол поднимается. Мари-Франс и Мария наблюдают за мной: бледнею я или зеленею? Должно быть, цвет моего лица не вызывает у них тревоги, потому что вертикализатор продолжает подниматься.
