Я слышу ее голос в коридоре. Послушали они ее? Ничего не меняется, никто не приходит. Воздуха настолько мало, что у меня такое впечатление, будто мне на голову надели целлофановый мешок. Я кашляю, я задыхаюсь. Это невозможно! Они не могут меня так оставить… Не сейчас. Не сейчас, когда я одна перед лицом отчаяния, как в то время, когда я была в тюрьме моего тела, как во время моих первых сеансов на кресле-каталке. Я боролась, и много, но мои силы, как я теперь понимаю, не безграничны. На этот раз все кончено. Я сдаюсь. Простите. Воздуха больше нет. Я чувствую, что умираю. На этот раз действительно ухожу.
— Мадам Либи! Мадам Либи!
Кто меня зовет? Я едва слышу голос. Это всего лишь тень в тумане.
Это кинезиотерапевт.
Она меня трясет. Я посинела, совершенно посинела.
— Мадам Либи, вы меня слышите?
Она нажимает мне на живот, уходит, возвращается.
Снова зовет меня, опять уходит.
Беспокоится:
— Да где же они все!
Утро подходит к концу. Снова настало время смены персонала. Час, когда нельзя никого звать. А это еще и выходной день.
Я верила, что испытания заканчиваются, но на самом деле мой путь завершен. Я больше не могу. Это никогда не закончится. Удары. Беспочвенные надежды. Испытания. Напрасные усилия. И это не рецидив, это конец.
Кинезиотерапевт ходит предупредить их два или три раза. Почему они ее не слушают? Как они не замечают серьезности ситуации? Наконец начинается движение! Они приходят, торопятся. Их трое или четверо, они легко, словно куклу, поднимают меня с кресла и укладывают на кровать.
Видимо, я постепенно прихожу в себя, потому что замечаю среди пришедших «маленького» врача-реаниматолога. В костюме хирурга он похож на аквалангиста. В руках он держит длинную трубочку, он засовывает ее мне в нос.
— Мадам Либи, вам нужно снова сделать трахеотомию.
Из последних сил я отказываюсь:
— Нет! Я не хочу. Я больше не хочу!
Я в полукоматозном состоянии. Они должны были уже ввести мне что-то, уже усыпить. Сколько их вокруг меня? Мне кажется, будто я различаю или слышу Рэя, и впервые, в первый и, наверное, единственный раз в моей жизни, я говорю ему:
— Уходи.
Силы кончились. Я верила, что мои испытания заканчиваются, но на самом деле мой путь завершен. Я глубоко ощущаю это, чувство ужасное: да, с меня хватит. Правда. Я хочу умереть. Я больше не могу, так дальше невозможно. Я хочу с этим покончить, потому что это никогда не закончится. Удары. Беспочвенные надежды. Испытания. Напрасные усилия. Мне так хотелось, чтобы у меня все получилось. Я так хотела, чтобы все были счастливы. И это не рецидив, это куда страшнее: это конец. И все из-за чего? Из-за невнимания, из-за такой ерунды. Судьба? Что сделаешь против судьбы? Я не могу, я не хочу больше бороться. Я все отдала, честное слово, но на большее я не способна. Я верила, что перенесенные страдания уйдут в прошлое, но нет. Все страдания, которые я накопила с середины июля, по-прежнему здесь, они погребены во мне. И в это мгновение все мучения воскресают и смешиваются: очищение пазух, испытание соском, испытания креслом, испытание столом. Они снова обрушиваются на меня все сразу, чтобы добить. Прикончить последним ударом.
Мне снова разрезают шею. Я чувствую скальпель, который скользит по коже. Боль острая, но говорить я не могу. Я чувствую, что возвращаюсь назад, в ту самую «кому», во время которой самые страшные пытки оставляли меня бесстрастной. Это не может начаться сначала! Нельзя! Они хотят снова меня подключить. Нет! Они ничего не поняли. Включить, отключить, снова включить… Стоп! Даже смешно. Они бы лучше отключили меня в июле. Да, те, кто предрекал мой конец, оказались правы. Теперь я их одобряю: бессмысленно упорствовать.
Глава 29. Сопротивление
Япросыпаюсь.
И у меня есть подтверждение тому, что весь этот кошмар был реальностью.
Я снова нема, у меня снова канюля в горле, снова сжата шея, меня держат на поводке трубочки трахеотомии.
Вместо приветствия медсестра сурово выговаривает мне:
— Внимание, мадам Либи, больше не дышите! Нельзя дышать!
Как это — не дышать? Ах да, аппарат искусственной вентиляции легких на месте. Стоило мне с таким трудом учиться дышать самостоятельно, чтобы теперь резко отказаться от этого рефлекса выживания. Я уже говорила, что это абсурдная история.
Одновременно с глубоким унынием меня снова охватывает огромное чувство вины. Я отлично знаю, что оно совершенно неоправданное, но я сержусь на себя за то, что пребываю в таком состоянии. Я сержусь на себя из-за Рэя и Кати. Я представляю их разочарование, то, что они должны были почувствовать, когда узнали о моих последних перипетиях.
Рэй сейчас рядом со мной. Он улыбается мне, гладит меня по руке, по щеке, по волосам. Муж говорит мне, что все будет хорошо, что это был всего лишь несчастный случай, что я должна отдыхать, что меня ждут новые успехи и что эту проклятую машину скоро от меня уберут, в этом нет никаких сомнений.
Вот только он не говорит мне о том, что только что беседовал с «большим» в коридоре. Рэй спросил, сколько времени мне придется пользоваться трахеотомией. И реаниматолог ответил ему:
— Видите ли, люди могут жить с этим всю жизнь! Существуют миниатюрные портативные модели.
Большой аппарат или нет, практичный или нет, красивый или уродливый, какая разница! Мне все абсолютно ясно: я не вернусь домой с аппаратом для искусственной вентиляции легких. Я бы предпочла тогда вообще не возвращаться. Эта мысль со мной с самого начала: я вернусь домой только в том состоянии, в каком я оттуда уехала. Я согласна лишь на одну уступку: в том же состоянии, но по возможности без головной боли.
Кстати, «большой» уже стоит в ногах моей кровати и смотрит на меня.
— Итак, мадам Либи, что же с вами такое случилось?
Они поставили канюлю, которая позволяет мне говорить. Что произошло? Это им должно быть лучше известно, чем мне! В моей голове водоворот образов и ощущений. Я пока не в состоянии отделить бред от реальности. Все становится более ясным чуть позже. Я вспоминаю о том, как санитарка подобрала с пола деталь ингалятора. Они должны знать, это важно.
Я прошу медсестру позвать врачей.
Они приходят вдвоем, «большой» и «маленький».
Я рассказываю им то, что вспомнила.
— Какую деталь? — спрашивает один.
— Ты знаешь, наконечник… — отвечает другой.
Они смотрят друг на друга… разворачиваются и уходят. Это не то подробное объяснение, которого я ожидала. Но главное, что они поняли.
Позже «большой» вернулся, чтобы сказать мне:
— Думайте о хорошем! Забудьте все. Вы оправились, и это важнее всего!
