— Захар, да у твоей питомицы щенки, похоже, скоро будут.
Тот в ответ нахмурился и неприязненно отстранился от собачки, которую только что нежно гладил.
— Ты чего? — удивилась Инна.
— Не люблю я этого, — буркнул Захар. — С детства не выношу.
— Значит, и меня скоро выносить не будешь? — поинтересовалась она.
Мужчина вздрогнул, ошарашенно уставился на фельдшера, но ответить ничего не успел: дверь распахнулась, и в коридор заглянул Морозов, сообщив предельно вежливо:
— Инна Станиславовна, вам тут передачку послали. От тетки Женьки. Ей полегчало, хотела сама занести, да не посмела, когда увидела, что Захар сюда ввалился — знает, как он тут привечает посетителей.
— Как того заслуживают! — мгновенно откликнулся Захар. — Ты же не боишься входить?
— Я — нет. Так что вот… — Василий поставил на тумбочку контейнер с клубникой.
— Витамины? — многозначительно хмыкнул Захар, мрачнея.
— Да уж не отрава, — удивленно взглянув на него, ответил Морозов.
От Инны они ушли вместе: Василий придержал дверь, а Захар вынес псину — на вытянутых руках, избегая прижимать к себе. Оставалось только удивляться, глядя на такую реакцию пусть грубого, но зато готового соболезновать каждой зверюшке мужчины. Хотя, подумала она, не исключено, что причина идет из детства…
Во второй половине дня, выгадав несколько спокойных минут, он уже в который раз за последнее время снова принялся обдумывать сложившуюся ситуацию. А мысли все были только об одном — об Инне. С того момента, как она появилась в поселке, все пошло наперекосяк, все было вопреки его ожиданиям и планам. Вначале он, сам такого от себя не ожидая, грохнул ту старуху. Потом, впервые за все время, сорвалось спланированное заранее, тщательно взлелеянное убийство Жанны. В этом он тоже считал отчасти повинной Инну. Конечно, продавщица все равно от своей судьбы не уйдет — пусть даже и не надеется дожить до весны! — но он буквально мучился до сих пор от сознания того, что с первого раза у него ничего не вышло. А теперь вот Инна…
Изначально, словно бы специально отказавшись вести себя так, как он от нее ожидал, она чем дальше, тем больше преподносила ему сюрпризов, и с каждым разом сюрпризы становились все менее приятными. Один из таких шокирующих сюрпризов он простил ей: то, что Инна, согласно той роли, которую он ей вначале отвел, не осталась неприступной каменной статуей. А он так надеялся на это! Хотел почитать ее, как богиню! Но богиня перестала быть таковой, когда рухнула со своего высокого пьедестала, улеглась в постель мужчины. Какой шок он испытал, когда об этом заговорили в поселке! Однако простил. Инна так и не узнает, чего ему это стоило, потому что даже не заметила его внутренней борьбы. Он перестроил себя, переубедил. Но дальше, то, что происходит в Иннином теле теперь… С этим он смириться не мог!
Живущий в ней мокрый и сморщенный, покрытый слизью, опутанный сосудами краснорожий детеныш, уродливый гомункулус, так и стоял у него перед глазами. Взял бы и вырвал его голыми руками! А детеныш будет расти в ней, уродуя ее с каждым днем все больше. Он сейчас не только ненавидел самого детеныша, но и чувствовал, что начинает ненавидеть заодно Инну. Ах, как терзали его эти чувства! Он же готов был обожать ее! Конечно, только при условии, что Инна останется прежней. А прежней она никак не может остаться! Процесс уже пошел. И пусть пока ничто не предвещает грядущих изменений, метаморфоза не за горами. И ему не остановить. Или как-то можно?
Он задумался, нещадно терзая затухший окурок. Убить Инну, пока в ней еще не произошли эти отвратительные перемены, и уничтожить вместе с ней детеныша — вот единственный способ сохранить ее в своей памяти такой, какая она есть, чтобы никогда не увидеть такой, какой может стать. При мысли об этом он неожиданно всхлипнул. Он не хотел ее терять! Но вместе с тем, зная о ее беременности, прекрасно понимал, что уже потерял. Потерял навсегда. Ту прежнюю, чистую, прекрасную, грациозную и стройную Инну, которой он так дорожил…
Сколько времени у него в запасе? Он принялся прикидывать, все время сбиваясь от переизбытка чувств. Потом понял: раньше августа действовать все равно уже не решится. А вот когда вернутся на их северную землю нормальные черные ночи, он выйдет на свою охоту. И на сей раз будет не просто убийцей, а принесет жертву во имя истинной красоты. Какое же наслаждение должна будет доставить ему Инна, оказавшаяся в его полной, абсолютной власти! Инна с ее дивными губами…
При мысли об этом он ощутил такое возбуждение, что его рука нетерпеливо скользнула к ширинке. Иннина смерть, уже сейчас понял он, будет истинным апогеем всего, что ему доводилось испытать!
В августе у Инны обозначился животик, пусть пока едва заметный, но уже недвусмысленно намекающий на ее положение.
Он не мог на это смотреть. Стоило ему опустить взгляд, и его всего внутренне передергивало. К счастью, август в нынешнем году выдался весьма прохладный, и Инна ходила то в свитере, то в тонкой кожаной курточке, которые скрадывали очертания ее начавшей изменяться фигуры. А на работе от ужасного зрелища спасал белый халат. Но он понимал, что медлить больше нельзя, что надо готовиться. И мысленно рыдал, глядя на прекрасное Иннино лицо. Раз получив безмерное наслаждение, как же он потом будет страдать, больше не имея возможности видеть это лицо, которому суждено навеки исчезнуть под земляной могильной насыпью! Он больше не увидит чудных глаз Инны, ее неописуемо волнующих губ!
Думая об этом, он безмерно страдал, и у него опускались руки. Еще немного, говорил он себе, можно подождать, пока еще не так сильно заметно. А когда положение Инны будет уже не скрыть, то, вероятно, тогда ему и захочется убить ее, ни о чем не сожалея… Убить брюхатую самку…
Но однажды, в очередную мучительную бессонную ночь, он вдруг подумал: а ведь еще не поздно сделать так, что этого огромного уродливого живота у Инны может и не быть.
По крайней мере, попытаться это сделать — устроить ей эмоциональную встряску, от которой у нее произойдет выкидыш. Он вдруг ощутил, что как будто сам рождается заново. Вдруг и правда еще не все потеряно? И все еще можно исправить? Да, да, надо постараться избавиться от уродливого детеныша и сохранить свою прежнюю прекрасную Инну!
Он ведь, кстати, знает способ: следует придушить, как и собирался, но не Инну, другую бабу. И если ему повезет и нервы у Инны окажутся не слишком крепкими, он добьется своего, очистит ее тело, не теряя ее саму. Ну, а если не повезет, со вздохом, почти со всхлипом подумал он, то тогда у него уже не останется другого выхода, и Инна будет следующая. Инна, его прекрасная Инна…
Как же он любил ее — и как ненавидел! С некоторых пор он считал, что имеет полное право ненавидеть всех беременных, и никогда себе в этом праве не отказывал. Но Инна — совершенно особый случай. Умножающий его право в несколько раз.
К своему счастью, Инна даже предположить не могла, какие мысли внушает пресловутому «резиновому душителю» и какие планы тот вынашивает относительно нее. Напротив, сейчас она даже начала понемногу забывать о нем, несмотря на грубый, неизгладимый след, оставленный им, убившим бабу Клаву, в ее душе. Ведь теперь почти все мысли молодой женщины занимал малыш, тесно связанный с ней всеми возможными узами, целиком от нее зависящий, но уже живущий своей собственной жизнью, вздрагивающий и шевелящийся исключительно по своей воле. Ее ребенок, живое существо, новый человек.
