— Думай уже вслух, — раздражённо отзывается Рене, пробегая пальцами правой руки по жалюзи.
— Именно Дюран сдал своим бомбу под трубой, несущей воду Ядру.
— Обоснуй.
— Если верить Мартену, там сработано чисто и быстро. Полицаи знали, где и кого искать. И бульдозер увели явно по наводке. Его отлично прятали.
Рене с силой лупит ботинком по стене, выбивая куски штукатурки. Акеми с почтительного расстояния вставляет свою реплику:
— Жиль был прав. Люди есть хотят, вот и…
— Заткнись! Не упоминай этого сопляка при мне! — взрывается Клермон.
По стене игольчатым зигзагом бегут ледяные искры. Кристаллы щетинятся во все стороны, растут угрожающе быстро.
— Как найдут ублюдка — своими руками шею сверну! И не смей его защищать, женщина!
Тибо трясётся от хохота, тычет пальцем в сторону разозлённой Акеми:
— Да она его раньше прикончит, Шаман! Ты глянь на неё, а! Как же он у тебя нож упёр, Мишель?
— Не нож, а вакидзаси, — фыркает Акеми. Хватает с колченогой койки штормовку и шагает к выходу.
— Куда? — настороженно спрашивает Рене.
— Хочу пройтись. Тут слишком быстро растёт лёд.
— Намёк понял, — нейтральным тоном отвечает Рене. — И всё же, ты куда?
— Маленький сквер с качелями в моём родном секторе, недалеко от рынка. Когда я прощалась с родными, я обещала быть там каждый день в девять вечера. Я думала, ты помнишь.
Клермон перешагивает через нежную голубую поросль на полу, протягивает Акеми руку:
— Я помню. Извини, детка, я погорячился. Не ходи одна, а? Ты ж приметная.
— Я осторожно. И одна я вызову меньше подозрений, чем с кем-то.
Она прижимается щекой к его ладони, целует запястье. Смотрит, как улыбается грозный Шаман, превращаясь снова в её любимого Рене. Ей становится немного легче. Акеми накидывает штормовку поверх короткого тёмно-синего платья и покидает двухэтажный коттедж на окраине городского парка.
Она идёт по вытоптанным газонам, мимо ягодных кустарников, с которых посрывали даже сочные мягкие листья. И с грустью смотрит на разорённые палисадники, в которых люди ещё неделю назад выращивали овощи и травы. «А теперь здесь растёт лёд», — тоскливо думает Акеми, глядя на торчащие из разворошённых грядок синие кристаллы. Зачем Рене и Тибо их всюду сеют?
«Нет. Это не кристаллиты их сажают. Это лёд тянется в раненый, сломанный Азиль, чтобы его добить».
Она обводит взглядом притихшую улицу. Слышно, что в домах есть люди, но нигде во дворах не бегают дети, прохожие редки. Не видно даже полицейских и мародёров. Город спрятался сам в себя.
За поворотом три тела, сваленные друг на друга на тротуаре. Рядом мнутся четверо полицейских в противогазах, у одного из них в руках сканер. Он тщательно считывает коды с шеи каждого тела. Акеми обходит стороной, стараясь не дышать, но сладковатый запах разложения всё же достигает её ноздрей. Жара. Тела быстро начинают вонять.
«Что же творится в Третьем круге? — думает она. — Там, где шли бои?»
Во дворе одного из коттеджей появляется женщина лет сорока. Идёт откуда-то с заднего двора, несёт в горстях картофельные клубни и кусок тыквы под мышкой. Желудок Акеми отзывается мучительным стоном, она поневоле останавливается и смотрит на овощи. Последний раз они с Рене ели вчера утром; да и то — доедали остатки куриного супа и лепёшек.
— Уходи, — негромко, но твёрдо говорит женщина. — Не приближайся!
Акеми сторонится, прибавляет шагу. Ей вовсе не хочется, чтобы на крики женщины из дома выскочил мужик с ножом. А такой вариант сейчас более чем вероятен.
Полицейские патрули попадаются ей трижды. Акеми спокойно сворачивает в переулки или прячется за угол. Странно. Три патруля — всё равно что никого. Где вся полиция?
В Третий круг она проходит по берегу Орба. Бредёт, глядя под ноги, будто что-то ищет, и с опаской косится на группу уличных мальчишек, увлечённо ворошащих мусор. Под мостом — шесть трупов, наполовину лежащих в воде. Акеми останавливается и вглядывается в лица мертвецов. Один кажется смутно знакомым. Другой лежит лицом вниз, но косынка на шее выдаёт бойца Рене. Девушку накрывает приступ бессильной ярости.
Сколько людей погибло! А эти сволочи из Ядра сидят в сытости и комфорте, и никто-никто из них не несёт наказания! Акеми вспоминает ту чистенькую блондиночку, что для Рене поймал один из парней, — и кулаки сами собой сжимаются. И чёртов Жиль, проклятый предатель, её отпустил!
Выместив всю свою досаду в плевке, Акеми сворачивает от реки к жилому кварталу. И когда поднимает голову, видит скалы из синего льда, возвышающиеся там, где прежде стояли дома. Яркое голубое сияние режет глаза, солнечные блики играют на множестве острых изломанных граней.
— Что же это? — в страхе бормочет Акеми. — Откуда оно взялось?
Лёд она обходит стороной, боясь, что от глыбы отлетит кусок и обязательно угодит ей в голову. «Вернусь — заставлю Рене рассказать, что происходит со льдом», — думает девушка и внимательно смотрит под ноги, выбирая дорогу. Тел на улицах не видно, но сладковатый душок разложения здесь повсюду. Как и бурые кляксы крови. И щербинки от пуль на стенах. И аккуратные круглые дырочки в остатках стёкол в оконных рамах. Через полквартала ей встречаются люди. Акеми машет рукой, двое женщин и старик останавливаются. Девушка спешит к ним.
— Здравствуйте! Скажите, пройду ли я тут на Четвёртую линию? — спрашивает она. — Я не ожидала, что тут столько льда.
— Пройдёшь, — уверенно кивает женщина. — За Второй линией льда почти нет, а дальше вообще чисто. Вот, наросло за трое суток такое… Отсюда все ушли, кто смог.
До сквера Акеми идёт, не узнавая мест, знакомых с рождения. Безлюдные улицы делают сектор чужим, враждебным. Нет заводского шума, не смеются дети, никто не спешит к вечерне или заутрене… И, пожалуй, как никогда ей не хватает чихания дряхлого мотора старенького красного гиробуса.
В сквере Акеми садится верхом на карусельную лошадку, с годами потерявшую цвет и левое ухо. Отталкивается одной ногой — и карусель медленно приходит в движение.
— Ото-сан, — шепчет Акеми, закрыв глаза. — Имо то… Вот я, тут. Поговорите со мной, пожалуйста.
Негромкий голос окликает её по имени. Девушка оборачивается и видит паренька с падающей на левую щёку длинной чёлкой и собранными в косичку светлыми волосами. Он сидит на качелях в стороне от карусельных лошадок и смотрит на Акеми настороженно, без улыбки. Как отпущенная пружина, девушка срывается с места и набрасывается на мальчишку.
— Сволота! Да как ты посмел! — вопит она звонким от слёз голосом, отвешивая ему одну пощёчину за другой. — Ты, ублюдок! Ненавижу тебя!
Жиль стоит, раскинув руки и крепко держась за две железные трубы, между которыми висят качели. Терпит, молчит. Акеми бьёт больно, вымещая горечь, неудачи, зло. Он только жмурится и стискивает зубы.
