— Да, она никогда не отличалась большим умом, — вздохнул папаша Бекстрём. — Сам я обычно ставлю черточки на этикетке. Так что мотай на ус.
— Спасибо, папа, — сказал Эверт и поднял свой стакан. — Большое спасибо, папа, за доверие.
— За нас, сын, — провозгласил старший Бекстрём и опустошил стакан, запрокинув голову, тогда как его сын поступил гораздо хитрее. Сначала он осторожно сделал маленький глоток, а потом для достоверности скривился от отвращения.
— Ты привыкнешь, Эверт, ты привыкнешь, — сказал отец и ободряюще похлопал его по руке.
«Ближе чем в тот раз мы никогда друг к другу не были», — подумал Бекстрём и глубоко вздохнул, сидя в кожаном кресле почти полстолетия спустя. Единственный случай, когда они по-настоящему ели вместе. Пивные колбаски Буллена и приготовленное им картофельное пюре. Единственный раз за всю жизнь Бекстрёма отец угостил его шнапсом, но, если говорить о еде, она была абсолютного одного разряда с библейскими пятью хлебами и двумя рыбами. Ему вспомнились все те черточки, которые он ставил на бутылках старого пьяницы. Едва умевшего считать мужлана, зажмуривавшего один глаз, когда пытался увидеть, где поставил последнюю из них. Его чокнутая мать с ее резинкой. Тот раз, когда он натянул ей на бутылку еще одну такую же, чтобы больше сбить ее с толку.
«Хорошие воспоминания, детские воспоминания», — подумал Бекстрём и вздохнул еще раз. Все остальное, что он втирал Утке Карлссон относительно решающего значения банки с колбасой для раскрытия их случая, было пустой болтовней с единственной целью подкинуть ей пищу для размышления. Порой, правда, в аналогичных ситуациях будущее подтверждало правоту комиссара, и тогда его объявляли гением или провидцем в зависимости от настроя аудитории. Но чаще всего ничего подобного не происходило, однако к тому моменту все уже забывали, о чем он говорил.
«Даже финик вроде Ниеми может быть иногда прав», — подумал Бекстрём, который и понятия не имел, как сильно он в данный момент ошибался.
43
Кто-то, скорее всего, допустил оплошность либо в Таиланде, либо здесь, в Швеции, и, пока Надя разбиралась с этим делом, Анника Карлссон и трое ее помощников забыли про него и продолжали работать с тем, что у них имелось. Они старались собрать все возможные данные о Джейди Кунчай и ее муже Даниэле Джонсоне, чтобы, по крайней мере, отбросить их, если бы сейчас выяснилось, что ошибка касалась находки с острова Уфердсён.
— Разумно, — согласился Бекстрём, как раз в этот день решивший начать проверку того, чем занимались его подчиненные, с комнаты Утки Карлссон. — Всегда ведь муж делал это. А про остальное забудь, все решится.
— Я не знаю, — возразила Анника Карлссон. — Что-то мне не очень в подобное верится.
— По-твоему, данный экземпляр в роли скорбящего вдовца выглядел вполне убедительным? — поинтересовался Бекстрём и ухмыльнулся.
— Да, это и все иное, — подтвердила Анника Карлссон.
— А какой у него оставался выбор? — пожал плечами Бекстрём. — В противном случае даже недоумки из ГКП навострили бы уши.
— Ты имеешь в виду Стига Андерссона, коллегу, допрашивавшего его в Таиланде?
— Да, — сказал Бекстрём. — Его и всех других идиотов из той же организации. Объясни мне, как она могла вынырнуть на острове озера Меларен неизвестно когда, но уж точно через несколько лет после того, как стала жертвой цунами.
— Пожалуй, это не она, — предположила Анника Карлссон. — Такая мысль никогда не приходила тебе в голову?
— Само собой она. Кроме того, есть ведь значительно более простое объяснение.
— Напиши его на бумажке, положи в конверт. Обещаю, я не стану подглядывать.
— Да, пораскинь-ка мозгами сама, — сказал Бекстрём. — Кстати, а как с другим? — продолжил он.
— Ты о чем?
— О прокуроре. Как там идут дела?
Все шло своим чередом, если верить Аннике Карлссон. Она переговорила с Тойвоненом, а тот пообщался с их ведомством, им выделили прокурора уже в понедельник во второй половине дня, всего через несколько часов после совещания их следственной группы.
— И кто это?
— Ты ее не знаешь, — ответила Анника Карлссон и покачала головой. — Некто по имени Ханна Хвасс. Помощник старшего прокурора, вроде бы раньше занималась экономическими преступлениями. Я разговаривала с ней по телефону. Похоже, нормальная.
— Я что она тогда может знать об умышленных убийствах? — спросил Бекстрём.
— По моим догадкам, возможно, ничего.
— Но это же приятно слышать, — усмехнулся Бекстрём. — Если удача на нашей стороне, нам, пожалуй, достался просто наблюдатель, который не станет постоянно вмешиваться.
— Будем надеяться на лучшее. Я в любом случае уже позаботилась, чтобы она получила все материалы, — сообщила Анника Карлссон. — Кроме того, Надя переговорила с ней о нашей специфической проблеме с идентификацией жертвы.
— Когда она хочет встретиться с нами?
— Завтра в два пополудни.
— Неужели нельзя сделать это пораньше? — вздохнул Бекстрём. «Чтобы потом можно было нормально пообедать».
— Она не могла. Ей надо в суд утром. Но я старалась, поверь, поэтому не стоит приписывать мне желание поиздеваться над тобой.
— Что ни день — то проблемы, — вздохнул Бекстрём и поднялся.
— Еще одно дело, пока ты не свалил, — остановила его Анника Карлссон. — Я подумала о муже.
— Да, и что там с ним?
— Он ведь по-настоящему плохой человек, если верить тебе. Его изобретательности нет границ. По-твоему, он спланировал и цунами тоже?
— Нет, — буркнул Бекстрём. — В это я никогда не верил.
— Приятно слышать, — улыбнулась Анника Карлссон.
— Подумай над этим делом, Анника, — сказал Бекстрём и остановился в двери ее кабинета. — Подумай над ним хорошенько, только не усложняй без надобности.
— Умные слова от умного человека, — заметила Анника. — Ты не возражаешь, если я запишу их?
— Кончай ребячиться, Анника, — буркнул Бекстрём и покачал головой, прежде чем ушел. — Подумай как следует.
44
Ханна Хвасс была маленькой, полной, с короткими выкрашенными в пепельный цвет волосами женщиной средних лет, хотя в ее случае границы возраста представлялись довольно расплывчатыми. В синем пиджаке, белой блузке, синих брюках и синих лодочках на невысоком каблуке. Пиджаке, явно тесном на груди, блузке с прорехами, образовавшимися между пуговиц, как только она садилась, брюках, морщинившихся на бедрах, и обуви без шнурков.
К тому же она носила очки в металлической оправе и постоянно дружелюбно улыбалась. Говорила медленно и четко и, похо же, тщательно взвешивала каждое слово, прежде чем оно слетало с ее губ. Первое впечатление, произведенное ею на следственную группу на совещании после обеда в среду третьего августа, можно было описать одним словом. Шок. Все это плохо соответствовало их представлению о том, как должен выглядеть прокурор, а более того и не требовалось, чтобы близкое и бесконфликтное сотрудничество могло превратиться в борьбу не на жизнь, а на смерть. Прокурор против семи полицейских и одного вольнонаемного аналитика. И такая борьба могла разгореться уже с самого начала. Однако не в этот раз, как скоро выяснится.
