Но одиночество переносится хуже голода. В своей съемной квартирке, сидя целыми днями за огромным письменным столом, на столешнице которого Киплинг вырезал кривым индийским кинжалом «Часто я уставал за тобой», он ощущал себя как на необитаемом острове, о чем не раз жаловался в письмах родителям и миссис Хилл. Лондон был для него «унылой, серой пустыней».
«Остров» меж тем был вполне обитаем и никому, кроме индийского гостя, пустыню не напоминал. У Эндрю Лэнга, про которого Киплинг писал, что он «далек от жизни, как облако, и отзывчив более всего, когда кажется, что вы его нисколько не интересуете», слово не разошлось с делом. Не прошло и нескольких дней пребывания Киплинга в столице, как Лэнг сделал для юного дарования две чрезвычайно важные вещи. Во-первых, уговорил Сэмпсона Лоу, издателя, для которого он рецензировал поступающие рукописи, приобрести права на шесть томиков «Индийской железнодорожной библиотеки», что и было сделано: в начале 1890 года первый том, «Три солдата», солидным и сегодня тиражом семь тысяч экземпляров был выпущен на английский книжный рынок. И, во-вторых, отвел Киплинга в клуб «Сэвил», самый в то время известный литературный клуб в Лондоне.
В «Сэвиле», где Киплинг вскоре сделался завсегдатаем и куда спустя год был принят, удалось завязать весьма полезные знакомства. Быстрый ум, отменное чувство юмора, талант устного рассказчика, незаурядное умение слушать (а значит, и расположить к себе) собеседника, независимость характера, суждений и образа мыслей не могли не нравиться. Пригодились и индийские связи. Главный редактор столичного журнала «Макмилланс мэгэзин» Моубрей Моррис в бытность свою в Индии был художественным редактором в «Пионере». Главному же редактору литературной вечерней газеты «Сент-Джеймсез газетт» Сидни Лоу Киплинга представил не кто иной, как его бывший начальник, тот самый Стивен Уилер, который одно время, до Кея Робинсона, руководил, пусть и не слишком удачно, лахорской «Гражданской и военной газетой». Уилер, как мы помним, был в свое время Киплингом не слишком доволен, полагал, что занятия литературой отвлекают редактора и репортера от дела; теперь же он расхвалил бывшего подчиненного до небес и дал Лоу прочесть «Трех солдат». «Солдаты» пришлись Лоу по душе, он всем рассказывал, что на литературном горизонте появился новый Диккенс, и попросил Уилера познакомить его с Киплингом. «Однажды утром, — вспоминал впоследствии Сидни Лоу, — ко мне в кабинет ворвался (однокашник Радди Джордж Бирсфорд писал „впорхнул“) низкорослый темноволосый молодой человек в котелке и в потертом твидовом пиджаке. У молодого человека был зычный голос, широкая улыбка, а из-под очков сверкали самые живые глаза, которые мне приходилось видеть». В ресторане на Флит-стрит, куда Лоу пригласил молодого человека, тот принялся с чисто мальчишеским энтузиазмом рассказывать про Индию и про «громадье» разнообразных литературных планов, чем привлек внимание не только собеседника, но и сидевших за соседними столами: посетители ресторана (вспоминал впоследствии Лоу) отложили ножи и вилки, прервали разговоры и стали слушать. В тот же день Киплинг получил предложение постоянно работать в газете и/или сочинять для нее очерки и рассказы, первый из которых — «Комета сезона» — увидел свет в «Сент-Джеймсез газетт» 21 ноября 1889 года.
Начало было положено. Тогда же, в ноябре, в «Макмилланс мэгэзин», под уже известным нам псевдонимом «Юсуф», Киплинг печатает «Балладу о милосердии короля», а в декабрьском номере — прославившую его «Балладу о Востоке и Западе», за которой последовали столь же теперь классические «Денни Дивер» и «Мандалей». В самом скором времени их станут распевать в мюзик-холлах и на концертах. Киплинга стали не только печатать в столице, и в «Макмилланс мэгэзин», и в «Сент-Джеймсез газетт», но и заметили. И не кто-нибудь, а сам поэт-лауреат Альфред Теннисон, фигура первой величины в викторианской литературной иерархии. «Он из них единственный с божественным огнем», — высказался о Киплинге восьмидесятилетний классик, не склонный делать комплименты авторам, тем более молодым.
Молодой же автор тем временем демонстрирует перепады настроения. В письмах в Индию сестрам Тейлор, особенно младшей, в которую Киплинг влюбился не на шутку, называл «сердце мое» и на которой, судя по всему, подумывал в то время жениться, он жалуется, как и родителям, на одиночество, на нехватку настоящих друзей, женского общества, на отсутствие человека, которому можно было бы излить душу. Не изливать же, в самом деле, душу кузену Амброзу Пойнтеру, сыну модного тогда художника Эдварда Пойнтера и тети Эгги Макдональд! Этот бездарный поэт-графоман сам регулярно изливал Киплингу душу, просиживая на Вильерс-стрит до глубокой ночи. Или новому приятелю, автору «Жизни Китса» Сидни Колвину, «с тонкими, как спички, пальцами и сухой прыщавой кожей»; по меткому выражению Киплинга, Колвин «страдал от всех без исключения нервно-истерических болезней XIX века». В письмах и дневниках того времени Киплинг не щадит никого, в том числе и живых (еще) классиков, например почтенного автора «Эгоиста» Джорджа Мередита. «Представьте себе, — писал он приятелю в Индию, — старого, высохшего человечка, который глух на одно ухо и сыплет нескончаемыми афоризмами. Ни время, ни рай, ни ад, ни священное пятичасовое чаепитие не способны остановить этот поток… Дабы привлечь к себе внимание, старичок раскачивается на пятках, словно шанхайский петух, и, если вы его не слушаете, надувается, как капризный ребенок». Тоскливые, язвительные письма Киплинга в Индию можно, правда, объяснить и иначе: не ностальгией, не одиночеством, а попросту позой влюбленного с разбитым сердцем.
Тем более что с лондонскими кузенами и кузинами, а также с новыми приятелями — а их вскоре у общительного провинциала набралось довольно много — он был, как правило, весел, отзывчив, остроумен, увлекательно рассказывал всевозможные истории, в том числе и «на индийском материале», делился планами — словом, радовался жизни и купался в лучах славы. В писательской среде Киплинг казался баловнем судьбы: его везде печатают, он обласкан рецензентами, его фотографии и карикатуры (маленький, коренастый усатый очкарик с тяжелым, выдающимся вперед подбородком), а также пародии на него мелькают в газетах и журналах. При этом многие, в том числе авторитетный критик, искусный пародист и карикатурист Макс Бирбом, считают его белой вороной, провинциальным выскочкой, киплинговский мир экзотики и героики всерьез не воспринимают. Работу на постоянной или гонорарной основе ему в это время предлагали лучшие столичные периодические издания: кроме «Макмилланс мэгэзин» и «Сент-Джеймсез газетт» — «Спектейтор», «Лонгменз», юмористический «Панч» и даже не сбросившая его со счетов лахорская «Гражданская и военная газета». Дружбы с ним ищут известные писатели тех лет, например, автор «Копей царя Соломона» Райдер Хаггард, и это при том, что Киплинг потешает членов «Сэвила» пресмешной пародией «Правдивый Джеймс», двойной мишенью которой становятся его любимый Брет-Гарт и Хаггард: аллюзии на только что увидевший свет роман Хаггарда «Клеопатра» недвусмысленны и всем бросаются в глаза.
Помимо Хаггарда, «бессмертного автора, которого Киплинг уже успел прикончить» (Генри Джеймс, из письма Р. Л. Стивенсону от 21 марта 1890 года), Киплинг сходится в эти годы со всей «королевской ратью» английской литературы. Это Артур Конан Дойл, Томас Гарди и Генри Джеймс — авторы, в представлении не нуждающиеся. Это поэт, критик, лексикограф, издатель, друг и соавтор Стивенсона Уильям Эрнест Хенли. Это литературовед, апологет викторианства Эдвард Джордж Сейнтсбери. Это романист, популист, создатель Авторского общества, радетель авторского права и редактор известного в девяностые годы журнала «Автор» сэр Уолтер Безант. И еще один сэр — критик и лектор, скандинавист, автор книг об Ибсене, Донне, Суинберне Эдмунд Уильям Госс. Ближайшими же друзьями Киплинга — и на всю жизнь — становятся принявший в нем такое большое участие «чуждый притворства» Лэнг, весельчак, остроумец, душа общества Хаггард, а также писавший под псевдонимом «Энсти» Томас Энсти Гатри, автор «Медного кувшина», перелицованного по-русски в «Старика Хоттабыча».
