Хотя царь имел огромную армию – 62 тыс. пехоты и более 12 тыс. конницы, – он счел этот совет достаточно разумным, чтобы отступить за реку Герм и там, у Магнесии – современная Минисса, – разбить сильно укрепленный лагерь. Хотя у римлян было только два собственных легиона плюс (по численности) два союзнических легиона и несколько местных отрядов – всего около 30 тыс. бойцов, – вердикт их был единодушным. «Еще никогда римляне так не презирали врага». Однако им не пришлось штурмовать лагерь, ибо на третий день, опасаясь дурного влияния бездеятельности на моральный дух войск, Антиох вывел их из лагеря и предложил битву.
Хотя конечная победа римлян была решающей, им явно не хватало тактического мастерства Сципиона Африканского, и одно время им пришлось бороться с неприятностями, если не с опасностью поражения. Ибо в то время, когда римляне устремились на центр врага, а их конница атаковала его левый фланг, Антиох сам, с конницей правого крыла, пересек реку, оставленную почти неохраняемой, и напал на левый фланг консула. Только решительность трибуна, оставленного здесь, остановила врагов и отражала опасность, пока не подошли подкрепления. Отброшенный в этом месте и видя мощные силы, сосредоточенные против него, Антиох бежал в Сарды, остатки разбитой армии последовали за ним. Дальнейшее сопротивление было безнадежно: все западные владения рушились вокруг него, а подчиненные государства спешили заключить мир с Римом. Он отступил в Апамею и оттуда послал миссию мира к консулу в Сарды, куда прибыл из Элей Публий, оправившийся от болезни.
Условия мира были согласованы еще до прибытия миссии, и решено было, что изложит их Сципион Африканский. «Сципион начал с того, что победа никогда не делала римлян более суровыми, чем прежде». Условия были те же самые, что предлагались перед Магнесией, когда вопрос был еще открытым, ни капли не суровее из-за нынешней беспомощности Антиоха. Антиох должен был удалиться по другую сторону Тавра; выплатить пятнадцать тысяч эвбейских талантов как компенсацию за военные издержки – частью сразу, а остальное двенадцатью ежегодными платежами; и выдать двадцать избранных заложников в обеспечение верности договору. В дополнение Антиох должен был выдать Ганнибала, поскольку «было ясно, что римляне никогда не могут надеяться на прочный мир, пока он на свободе». Ганнибал, однако, получив весть об этом условии, укрылся на Крите.
Замечательной чертой условий мира – так же, как в Африке и Греции, – было то, что римляне искали только безопасности и процветания. Пока Сципион направлял политику Рима, аннексий, со всеми их опасностями и трудностями, избегали. Целью его было просто обеспечить мирное преобладание римских интересов и влияния и гарантировать их от внешних опасностей. То была поистине великая стратегия, которая, вместо попытки аннексировать исконные владения Антиоха, просто заставила его отойти за идеальную стратегическую границу – горную цепь Тавра – и построила цепь суверенных буферных государств как вторую линию обороны между Тавром и Эгейским морем. Это определенно были союзники Рима, а не его подданные, и мир в Малой Азии был создан путем усиления и вознаграждения союзников, остававшихся верными в течение войны. Как мог бы измениться ход истории, если бы наследники не дали обратный ход политике и не встали на фатальный путь аннексий? Когда начались вторжения варваров, пришельцы обнаружили, что средиземноморский мир состоял из государств, так глубоко романизированных, что они давно забыли о своих оковах, однако из-за этого настолько ослабели, что сделались обузой для Рима. Вместо кольца боевых аванпостов, задуманного Сципионом, возник кружок политических евнухов.
Забавным комментарием к усмирению Антиоха и устранению последней угрозы Риму в Средиземноморье было избрание Луцием Сципионом по возвращении в Рим титула «Азиатский», «чтобы не уступать брату даже в этом». Он также принял меры, чтобы его триумф выглядел пышнее и роскошнее, чем триумф Публия над Карфагеном. Единственной наградой нашего героя было то, что его в третий раз назначили принцепсом сената.
Глава 15
Закат
Та умеренная и дальновидная политика Сципиона, которая подорвала его влияние в годы, что последовали за битвой при Заме, теперь должна была привести его к политическому краху. Ход событий отчасти скрывается в тумане, но общие очертания ясны. Партию узколобых, во главе с Катоном, который не мог удовлетвориться разоружением врага, но требовал его уничтожения, так раздосадовал новый милосердный и мудрый мирный договор, что ее гнев обрушился на его автора. Неспособные аннулировать мир, они задумали добиться падения Сципиона и выдвинули обвинение во взятке как самое вероятное объяснение дела. Быть может, люди вроде Катона совершенно искренне не могли постичь другой причины для великодушия к побежденному врагу. Однако им, похоже, хватило ума, чтобы не нападать сперва на сильного брата, но, нацелившись на слабость вместо силы, поразить Публия косвенным путем – через Луция.
Первым ходом было преследование Луция по поводу расточительного расходования денег, выплаченных Антиохом. Публий так разгневался при этом обвинении, что, когда его брат достал счетные книги, он взял их у него, изорвал в куски и бросил обрывки на пол залы сената. Жест был неразумным, но очень по-человечески понятным. Пусть любой поставит себя на его место, место человека, который беспримерными усилиями спас Рим от смертельной угрозы, нацеленной прямо в сердце, и сделал его бесспорным и неоспоримым хозяином мира, а затем был вынужден отчитываться в четырех миллионах сестерциев в то время, когда благодаря ему казначейство получило двести миллионов. Мы должны также помнить, что Сципион страдал от болезни, которая вскоре свела его в могилу, а больные люди склонны к раздражительности. Без сомнения, та высшая уверенность в себе, которая отмечала его, превратилась в последние, разъедаемые болезнью годы в нечто, приближающееся к надменности. Так, Полибий говорит нам, что на этом или на следующем процессе он горько упрекнул римлян: «Не годится римскому народу слушать обвинения против Публия Корнелия Сципиона, которому обвинители обязаны тем, что вообще имеют возможность говорить». Он отказался от царской власти, когда ее навязывали ему, и удовольствовался тем, что остался простым гражданином, но он ожидал некоторого особого уважения за свои выдающиеся услуги.
Демонстративный акт, однако, дал его врагам возможность, которой они давно ждали. Двое трибунов, Петилии, подстрекаемые Катоном, начали судебное преследование против него по обвинению во взятке, полученной от Антиоха в обмен на умеренные условия мира. Новость разожгла во всем Риме волнения и споры. «Большинство судило об этом согласно своим склонностям; некоторые винили не плебейских трибунов, но публику вообще, стерпевшую начало такого процесса» (Ливии). Часто замечали, что «два великих государства в мире почти одновременно проявили неблагодарность к своим главнокомандующим; но Рим был худшим из двух, так как Карфаген после своего поражения послал побежденного Ганнибала в ссылку, тогда как Рим, будучи победоносным, собирался изгнать победителя Африки».
Оппозиционная партия твердила, что ни один из граждан не должен стоять так высоко, чтобы не нести ответственности за свое поведение, и что это полезное лекарство, когда самые могущественные привлекаются к суду.
