Помимо привычных бомбардировок и обстрелов мы подвергались атакам грозного оружия Красной Армии, которое немецкие солдаты называли «сталинскими органами», а русские — «катюшами». Выполняя роль, сходную с артиллерией, эти ракетные установки залпового огня стали часто использоваться советскими войсками во второй половине войны. Услышав характерный высокий звук быстро выпущенных реактивных снарядов, мы обычно наблюдали за следами инверсии, когда они взлетали в воздух. «Сталинские органы» были особенно опасны, потому как за короткое время покрывали большую площадь, так же как наши 210-мм реактивные снаряды.
Во второй день отступления мы поздним днем двигались колонной по дороге, когда услышали знакомый звук летящих советских реактивных снарядов, заставивший нас разбежаться в разные стороны. Заметив брошенный блиндаж — закамуфлированный склад боеприпасов, я бросился к его входу, от которого меня отделяло расстояние в пять-шесть метров. Прежде чем я успел вбежать в него, небольшой снарядный осколок ударил меня в висок чуть ниже края каски. Хотя половина лица у меня была залита кровью, рана оказалась пустяковой, и наш медик перевязал мне голову всего за пару минут. Когда я вернулся на дорогу, ко мне, пошатываясь, подошел рядовой моей роты. «Вы сообщите моей жене обо мне? Я умираю!» Он не показался мне смертельно раненным, и, не разделив его обеспокоенности, я небрежно ответил: «Вы не умрете».
Позднее я начал думать о том, не была ли слишком поспешной и пренебрежительной моя реакция на его слова. Я мог бы проявить больше участия и попытаться узнать о его физическом состоянии. Видимо, он на самом деле мучительно страдал от смертельного ранения осколком, которое я не заметил. Помимо того, что я мог оказать ему простейшую медицинскую помощь, в моих силах было хотя бы немного приободрить его. Хотя я так и не узнал о дальнейшей судьбе этого несчастного, моя неспособность помочь ему до сих пор сильно угнетает меня.
То, что мы вынесли в предыдущие недели, было лишь прелюдией к драматическим событиям, которые произошли через два дня в десятке километров западнее. 16 апреля артиллерия четырех советских армий вместе с четырьмя сотнями самолетов обрушила на нас огонь своих орудий в мощном наступлении, имевшем целью уничтожить остатки немецких войск в Земгалии. Результатом стала катастрофа поистине огромного масштаба. Ничего подобного в годы войны я не видел.
Тем утром наша рота добралась до небольшого городка Фишгаузена. Через него проходили главные дороги, ведущие с севера и востока. Располагался он на оконечности узкого полуострова близ песчаной косы Фриш-Неррунг. К советской артиллерии, продолжавшей обстреливать нас, — она находилась в двух-трех километрах восточнее, — присоединилась авиация. Русские самолеты пролетали над нами на высоте 150–300 метров.
Я отправился вперед, чтобы разведать дорогу, и, оказавшись на расстоянии 20 метров перед колонной, вышел на узкую городскую улицу. В следующее мгновение обстрел из вражеских орудий значительно усилился, едва ли не в два раза по сравнению с его интенсивностью на подходе к Фишгаузену. Из-за нескончаемого заградительного огня и напиравших сзади других немецких частей колонна была вынуждена остановиться. Воцарился хаос, возницы изо всех сил пытались обуздать перепуганных лошадей.
Стараясь держаться ближе к разрушенным одно- и двухэтажным домам, я не осмеливался заходить в них, опасаясь оказаться под их обломками в случае прямого попадания. Когда рядом пролетал снаряд или в моем направлении начинал двигаться вражеский самолет, я быстро прятался за угол дома или скрывался в дверном проеме.
Когда я углубился в центр Фишгаузена примерно на километр, ураган артиллерийского огня и оглушительные взрывы авиационных бомб слились в безумную какофонию. Такого адского хаоса я ни разу не видел в предыдущие годы войны.
Обломки военного снаряжения четырех или пяти разбитых немецких дивизий были беспорядочно разбросаны по всему городу. На улицах лежали обугленные трупы людей и животных. Лишь грохот взрывов не давал мне слышать жалобные стоны раненых и умирающих лошадей.
Жуткое зрелище погибающего города притупило все мои чувства, ввело в состояние бездумного оцепенения и невыразимого отчаяния. Я понимал, что могу погибнуть в любую секунду.
Однако я был не готов к смерти. Моей главной целью стало бегство из этого кошмара и необходимость собрать вместе всех оставшихся в живых солдат нашей роты.
К этому времени бомбежка усилилась настолько, что мне стало ясно — нужно побыстрее уйти с главной дороги, иначе меня ждет неминуемая гибель. Не имея возможности связаться с моими людьми в этой кровавой кутерьме, я лишь надеялся, что они поймут, что смогут спастись, только если бросят лошадей и орудия и попытаются самостоятельно выбраться из Фишгаузена.
Скользнув в какой-то переулок слева от меня, я пробежал два квартала и оказался на краю города. Когда я вышел к южной окраине, то свернул на запад и стал двигаться вперед по дороге, параллельной главному шоссе, которое находилось справа на расстоянии примерно 30 метров. Все так же стараясь держаться ближе к домам, я осторожно шел по местности, которая медленно поднималась вверх метрах в ста от гавани. Хотя бомбежка здесь была не такая интенсивная, как на шоссе, осколки все равно падали достаточно близко от меня.
Когда я достиг самого края города, то вернулся на центральную улицу Фишгаузена примерно в километре от того места, где я отошел от берега. В эту минуту в небе появился советский истребитель «Як», летевший к центру города. Приблизившись к главной дороге, он принялся огнем пулеметов поливать скопление немецких солдат и транспортных средств.
Заметив ряд траншей рядом с улицей, я мгновенно нырнул в одну из них. Вместо того чтобы залечь на дно полутораметрового окопа, я нашел удобное и относительно безопасное место, откуда смог наблюдать за происходящим. Мое неистребимое любопытство в те дни неизменно преобладало над чувством опасности.
Пилот «Яка», по всей видимости, заметивший меня, тут же изменил курс и полетел в моем направлении. Я почувствовал себя загипнотизированным яркими вспышками пулеметных очередей русского самолета, когда тот помчался в сторону моего окопа.
Пули со свистом впивались в землю передо мной, вздымая фонтанчики пыли, летевшей прямо мне в глаза. В лицо мне впилась пригоршня мелкой шрапнели. Когда «Як» с ревом пролетел прямо над моей головой, я вскрикнул от боли, отпрянул назад и повалился на дно траншеи.
Через секунду мозг принялся оценивать ситуацию. У меня явно было легкое ранение, но когда я открыл зажмуренные глаза, то ничего не увидел, одну только черноту. Я лихорадочно размышлял о том, что могло со мной случиться. Неужели я навсегда ослеп?
Прошло несколько тяжелых мрачных минут, прежде чем ко мне стало возвращаться зрение, правда, частично. Мои глаза были залеплены грязью и кровью, и я различал лишь смутные силуэты того, что окружало меня.
Выбравшись из окопа, я заковылял по главной улице, стараясь разглядеть происходящее сквозь дымку, застилавшую мой взор. Несмотря на непрекращающийся дождь снарядных осколков, несколько наших солдат пытались привести в негодность орудия, чтобы они не достались врагу.
