Позже мы узнали, что произошло с нашим полком в окрестностях Маркграбова. Наша кавалерийская дивизия с легкостью отбросила немецкие передовые части и подошла к озерам раньше пехоты. Три наших эскадрона перешли в наступление, а два оставались в резерве: 4-й эскадрон на левом фланге, 6-й на правом. Мой друг Язвин с двумя пулеметными расчетами находился на правом фланге. Подполковник Адамович командовал правофланговой группой. 4-й эскадрон под командованием ротмистра Лазарева наступал на город с юга. Гусары были встречены сильным огнем. Лазарев попросил перебросить к нему пулеметы, но командир бригады, генерал Нилов, отказал в его просьбе; он предпочел оставить пулеметы в резерве.
Первым из офицеров ранили Адамовича. Когда мы еще ехали на поезде к границе, Адамович сказал, что боится не смерти, а тяжелого ранения. С ним случилось то, чего он больше всего боялся. Он был тяжело ранен и уже не вернулся в полк.
Ротмистр Лазарев, пытаясь заставить перейти в атаку свой эскадрон, прижатый к земле немецким огнем, выскочил на лошади вперед. Он представлял отличную мишень для немецких стрелков и вскоре был убит. Мой друг с самого детства Константин Соколов, всего на год старше меня, принял командование эскадроном, и тут же ему сообщили, что смертельно ранен корнет Хоружинский. В «славной школе» Хоружинский был моим «зверем» и всего три дня назад прибыл в полк.
Маркграбово не был хорошо укрепленным городом; немцы, очевидно, и не стремились к этому. Они сконцентрировали весь огонь на левом фланге, где располагался наш полк, а на центр и правый фланг у них просто не хватало сил. Другие полки нашей дивизии вскоре проникли в город, и пехота вошла в Маркграбово без единого выстрела.
Операция закончилась. Поступил приказ отступить. На обратном пути 4-й эскадрон нашел только несколько своих лошадей на том месте, где им поступил приказ спешиться. Пока шел бой, напуганные артиллерийской канонадой лошади разбежались в разные стороны. На одной из оставшихся лошадей ехал гусар, прижимающий к себе раненого корнета Хоружинского. Большинство гусар возвращалось обратно пешком. Пройдя немногим больше двух километров, гусары увидели своих лошадей, бодрой рысью скачущих в их направлении. Впереди скакал Рахманинов, которому удалось собрать разбежавшихся лошадей.
Сражение у Маркграбова, короткое и не имевшее важного значения, стало для нашего полка боевым крещением. Результаты сражения произвели на нас удручающее впечатление. Мы, естественно, не знали, что это была просто разведка боем, и посчитали последующее отступление своим поражением. К тому же мы потеряли трех офицеров, двое из которых были для многих из нас давними друзьями. Лазарева и Хоружинского похоронили в Сувалках.
На обратном пути наш эскадрон находился на правом фланге, и Меньшиков отправил мой взвод охранять наш фланг. Таким образом, мы скакали практически вплотную к границе, вдоль пограничного рва. Неожиданно над головой засвистели пули, и мы услышали выстрелы, доносившиеся откуда-то справа.
– Они там! Смотрите, они там! – закричал один из моих солдат, указывая в сторону фермы.
Увидев пару человек, скрывшихся за домом, я приказал спешиться двадцати гусарам, и мы бросились к ферме. Над головой свистели пули, и тут я увидел канаву, ведущую к ферме. Я приказал солдатам использовать ее в качестве укрытия. Только на следующий день я понял, что канава была границей, и ферма находилась на русской земле. Но в этот момент у меня не было времени на размышления; мы наступали под огнем. Когда мы подбежали к ферме, все стихло, и мы не нашли тех, кто в нас стрелял. Тогда мы не придумали ничего лучше, как поджечь ферму, то, что потом наши войска делали ежедневно в подобных обстоятельствах. На немецкой стороне творилось нечто несусветное. На протяжении нескольких миль горели дома, сараи, стога сена. Позже некоторые апологеты, вроде генерала Гурко, пытались приписать эти пожары немцам.
Якобы с их помощью немцы отмечали продвижение наших войск. У меня подобные объяснения вызывают сильные сомнения, но, даже если в каких-то случаях это соответствует действительности, лично я знаю о многих случаях, когда мы выступали просто в качестве поджигателей.
Спустя два дня поджог русской фермы получил продолжение. Из штаба в полк прибыл адъютант, чтобы выяснить, кто из русских кавалеристов устроил пожар на ферме, расположенной на нашей территории. Мне пришлось объяснять, что мой взвод был обстрелян неизвестными, скрывавшимися на ферме. В течение нескольких дней я с подозрением оглядывал все канавы.
Бои, продолжавшиеся в течение шести месяцев в этом районе, избавили от необходимости решать вопрос в отношении точного местоположения границы; практически все строения по обе стороны границы были уничтожены.
Глава 9
ВТОРЖЕНИЕ В ВОСТОЧНУЮ ПРУССИЮ
6 августа 1-я кавалерийская дивизия опять пересекла немецкую границу. Поступил приказ прикрывать левый фланг 4-го пехотного корпуса, который на следующий день должен был перейти в наступление.
Когда мы вошли в Восточную Пруссию, то первым городом на нашем пути был Мирунскен. В городе была фабрика по производству сыра, и в скором времени почти с каждого седла свисали гроздья сыров. В кавалерии были привычны к самым разным ароматам, но никогда ни до, ни после этого мы не издавали подобных запахов. Для наших солдат наступили «золотые времена». На протяжении двух, может, трех недель они ели самую изысканную пишу: немецкие сосиски, ветчину, свинину, цыплят и гусей. Сидорович не одобрял столь высокий уровень жизни; он предсказывал, что очень скоро наступит день, когда мы все дорого заплатим за все эти кулинарные изыски.
На левом фланге 4-го пехотного корпуса находился пехотный полк под командованием полковника Комарова. Он был старым другом нашей семьи и, зная, что из нашего полка к нему должны прислать офицера связи, попросил, чтобы прислали меня. Он несколько запоздал со своей просьбой: к нему уже выехал корнет Жуковский. Это был первый случай в цепи удач, которые сопутствовали мне на протяжении всей войны, а затем и во время революции. Через день полк Комарова принял участие в сражении, в котором понес жестокие потери. Сам Комаров был убит, а Жуковский ранен; на его месте мог оказаться я.
Спустя три дня меня послали в качестве офицера связи в пехотную дивизию того же пехотного корпуса, принимавшего участие в тяжелых боях у города Гумбинен
[36].
За два часа до моего появления наша пехота полностью разгромила немецкую пехотную дивизию. Когда я прибыл в дивизию, немцы уже отступили. По полю боя ходили санитары, подбирая раненых, и русских и немцев. Поле боя было усеяно мертвыми и ранеными. Мне рассказали, что русские наступали под ураганным огнем противника, все ближе и ближе подходя к немцам, и, наконец, подойдя чуть ли не вплотную друг к другу, обе стороны поднялись, сомкнули ряды и бросились в атаку под музыку с развевающимися флагами. Большая, кровавая битва, в которую были вовлечены несколько дивизий с обеих сторон.
Зачастую из памяти выпадают значительные события, но остаются какие-то отдельные сцены, незначительные детали, незнакомые люди. Так и мне почему-то запомнился раненый немец, лежавший на носилках с сигарой в зубах. Я понимал, что это дешевые немецкие сигары, но они свидетельствовали о таком уровне жизни, о котором не имели понятия в русской армии. Еще одна картина запечатлелась в моей памяти. Мертвый русский солдат, большой, белобрысый; он погиб перед последней атакой. По всей видимости, он был храбрым солдатом, поскольку пуля сразила его в тот момент, когда он намного опередил своих товарищей по роте. Судя по большой куче гильз, он отстреливался до последнего. С тех пор я видел тысячи мертвых и раненых, но в памяти ярким воспоминанием остался именно этот русский солдат.
