Ходили слухи, что за набег на Алленштейн Гурко хочет представить полк к награде, а выбор награды оставлял за нами. Правда, было непонятно, из чего выбирать; полк уже имел все возможные награды. Кто-то предложил попросить ментики
[37].
В мое время в некоторых гусарских полках еще сохранились ментики; сумские гусары носили их до середины XIX века. Предложение понравилось, но возник спор в отношении цвета. Как известно, «на вкус и цвет товарищей нет»; к вечеру перессорились даже лучшие друзья. Мир был восстановлен, когда поступило предложение попросить ментики, которые носили гусары в период Наполеоновских войн: серые с алой грудью. Слухи оказались чистым вымыслом; просто кто-то принял желаемое за действительное. Непонятно, почему мы подумали, что нас должны наградить за этот набег, если мы так и не решили поставленной перед нами задачи.
8 сентября немецкая армия, одержав победу при Танненберге, повернула на север и начала наступление на нашу 1-ю армию. Через пару дней наша кавалерийская дивизия получила приказ присоединиться к вновь сформированной 10-й армии. Мы предполагали, что под прикрытием пехоты без приключений за несколько дней доедем до 10-й армии. Но уже через пару часов Гурко сообщил, что 43-я пехотная дивизия с трудом сдерживает натиск противника. Мы совершили ночной марш-бросок и утром 9 сентября уже прикрывали левый фланг попавшей в тяжелое положение пехоты. Драгуны спешились первыми и присоединились к пехотинцам на линии огня. Следом и наш спешившийся эскадрон занял позицию на левом фланге.
За нашим эскадроном стояла пехотная батарея из восьми трехдюймовых орудий. Бой шел, не затрагивая нас, исключительно на правом фланге. Пренебрегая традициями «славной школы», я крутился на батарее, с интересом наблюдая за действиями орудийного расчета и командира. В какой-то момент немцы, очевидно, решили, что «нащупали» нашу батарею, и открыли ураганный огонь. Их расчет не оправдался: снаряды улетали метров на четыреста дальше цели. Командир батареи мгновенно воспользовался оплошностью немцев и скомандовал:
– Три орудия, пли!
Три орудия вели огонь, три молчали. Немцы «заглотили наживку». Они решили, что три орудия вышли из строя, и принялись с еще большим энтузиазмом стрелять в том же направлении. Через пару минут командир батареи приказал замолчать еще двум орудиям. Теперь только одно орудие продолжало стрелять, а скоро и оно замолчало. Немцы решили, что уничтожили батарею, и, даже если у русских осталось одно орудие, они уже не могут представлять серьезную опасность.
Тут меня позвали в эскадрон. Наши разведчики сообщили о сосредоточении напротив нас немецкой кавалерии и пехоты. Предполагалось, что наступление нацеливается на наш левый фланг. Действительно, не прошло и десяти минут, как замолчала наша батарея, а перед нами появились два немецких эскадрона. Возможно, они не подозревали о нашем присутствии и собирались захватить то, что осталось от замолчавшей батареи. Мы подпустили их поближе и открыли огонь. Немцы в панике бежали, оставляя на земле солдат и лошадей. Однако немецкая пехота тут же начала наступательный марш на наши позиции, но тут «умершая» батарея вернулась к жизни и с нашей помощью заставила немцев отступить. Я не люблю вспоминать те военные эпизоды, когда нам приходилось стрелять в кавалерию; страдания невинных животных, втянутых в борьбу между людьми, – не слишком приятное зрелище.
Этот бой был незначительным эпизодом в крупномасштабном немецком наступлении. Ночью наша пехота получила приказ начать отступление (вместе со всей армией), и Гурко принял решение продолжить движение в направлении 10-й армии. Однако нам опять пришлось приостановиться, чтобы заполнить промежуток, образовавшийся между двумя большими группами русской пехоты, и, соответственно, отступать вместе с ними.
Как-то во время отступления нашей дивизии надо было перейти через небольшую речку, а на это требовалось время. Наш 1-й эскадрон должен был удерживать немецкую кавалерию, неотступно следовавшую за нами. Меньшиков направил один взвод на разведку, а три взвода двинулись по дороге в направлении противника. Вскоре наши разведчики сообщили, что к нам рысью движется немецкий эскадрон. Мы спешились и заняли огневые позиции по обе стороны дороги в канаве. Два наблюдателя приглушенными голосами сообщали нам о приближающемся противнике. Расстояние между нами и немцами постепенно сокращалось, и, когда немецкий эскадрон оказался совсем рядом, Меньшиков поднялся, перекрестился и просто сказал:
– Ну, парни, начнем, помолясь.
Гусары, кто стоя в полный рост, кто опустившись на одно колено, открыли огонь. Немцы понесли тяжелейшие потери; землю покрыли мертвые и раненые люди и лошади. Счастливчикам удалось ускакать.
Мы вскочили на лошадей, двинулись дальше, но вскоре увидели еще один немецкий эскадрон. Немцы, конечно, тоже увидели нас. Мы построились для начала атаки и пустили лошадей рысью.
– Перейти на галоп, – почти сразу скомандовал Меньшиков.
Немецкий эскадрон развернулся в обратном направлении и ускакал, а мы, остановившись, тут же попали под ураганный огонь немецкой пехоты, которая довольно часто следовала за немецкой кавалерией. Пришла наша очередь отступать. Мы поскакали обратно и через какое-то время оказались в довольно безопасном месте, скрывшись за одним из холмов. Пара человек получили ранения. Мы опять спешились, и завязалась перестрелка.
– Достаточно, – посмотрев на часы, сказал Меньшиков. – Дивизия уже форсировала реку.
Мы вскочили на лошадей. Немцы прекратили преследование.
Я был в приподнятом настроении. Наш эскадрон заставил отступить целый кавалерийский полк противника, несмотря на поддержку немецкой пехоты и артиллерии. Один немецкий эскадрон понес тяжелые потери, другой сбежал при виде нашей атаки. Я уже представлял, как получу первую военную награду. Мои мечты прервал приказ:
– Офицеры, к командиру!
Когда мы подъехали к Меньшикову, он сказал:
– Никому в полку не говорите о перестрелке. Не стоит заставлять всех думать, что мы такие храбрецы, иначе нас всегда будут посылать в самые опасные места.
Вот так я потерял возможность получить первый военный крест.
Получение орденов во многом зависело от отношения к наградам командира полка, который представлял офицеров к награждению. Некоторым командирам нравилось, когда грудь их офицеров украшали награды. Другие, вроде Гротена, не придавали наградам особого значения.
– Прошу прощения, – говорил Гротен, – но самое лучшее для вас – не получать одного из этих больших крестов.
Он, конечно, имел в виду могильные кресты. За Ласдененскую операцию Гротен получил высокую награду – георгиевское оружие. Спустя тридцать лет, когда Гротен уже жил во Франции, члены организации «Кавалеристы – кавалеры ордена Святого Георгия», реконструируя историю, написали Гротену письмо, в котором спрашивали, за что он получил орден Святого Георгия. «Прошу прощения, – написал Гротен, – но я сам не знаю за что».
