Невозможно пройти мимо маленькой сценки, попавшей на страницы самых ранних биографий Суворова:
«В Варшаве поутру явилось к победителю многочисленное собрание. Одна знатная польская редкой красоты дама, отлично уважаемая, стояла в толпе. Суворов тотчас бросился к ней с сим восклицанием: "Что вижу я? О, чудо из чудес! На прекраснейшем небе два солнца!"
Протянул два пальца к ее глазам и ну ее целовать. После сего на парадах, на балах везде казалась она ему и возносила его. Александр Васильевич доказал сим, что он знал дамское сердце и знал, кому сделать такое приветствие».
«Женщины управляют здешнею страною, как и везде», — признался Суворов Бибикову, прощаясь с Польшей в 1772 году. Новая встреча была трагичной для поляков и славной для полководца. Его порыв не был расчетливым ходом умного и видавшего виды политика: после совершённых подвигов он находился в особо приподнятом настроении. Прекрасную даму, скорее всего ненавистницу «москалей», обмануть было невозможно. Она сделалась поклонницей и защитницей воина без страха и упрека, потому что оценила искренность душевного порыва генерала.
Пока русские части, одетые, как на парад, вступали в Варшаву, а Суворов общался со Станиславом Августом, корпус Ферзена и казаки Денисова, переправившись через Вислу в другом месте, энергично преследовали польские войска. «Их оставалось больше 20 000 и около 80 пушек», — считал Суворов. У Ферзена же было всего семь тысяч человек. Генерал просил подкреплений и ждал указаний. Ответ полководца — свидетельство его системы руководства войсками: «Рекомендую Вашему Превосходительству полную решимость. Вы Генерал! Я издали и Вам ничего приказать не могу. Иначе стыдно бы было: Вы локальный! Блюдите быстроту, импульзию, холодное ружье. Верить щет мятежников».
Сражаться корпусу Ферзена не пришлось — польские солдаты и офицеры отказывались от борьбы. Войска противника таяли на глазах — сведения об амнистии действовали убедительнее, чем пики казаков, сабли конницы и штыки русской пехоты. Как справедливо замечает А.Ф. Петрушевский, залог успеха лежал в сочетании энергии с мягкостью.
Главнокомандующий Томаш Вавржецкий ссорился с остававшимися при нем генералами, терял доверие войск. Когда он добрался до городка Радошице, у него оставалось всего три тысячи человек с двадцатью пушками. Генерал Домбровский предлагал уходить во Францию через Пруссию или Австрию, главнокомандующий не соглашался. Всё это тянулось до 7 ноября, когда в дом, где находились Вавржецкий и генералы Домбровский, Неселовский, Гедройц и Гелгуд, вдруг явился казачий генерал-майор Федор Петрович Денисов и предложил им ехать к Суворову. Польские аванпосты сразу при появлении казаков сложили оружие.
Изумленный польский главнокомандующий заявил, что это арест и нарушение условий объявленной амнистии. Денисов возразил: он никого не арестовывает, оружия не отбирает. Спор закончился появлением разъяренных польских офицеров и солдат, которые потребовали у Вавржецкого свои паспорта. После подписания главнокомандующим двух тысяч увольнительных оставшиеся без войск генералы отправились в Варшаву.
Восьмого ноября, в День архистратига Михаила, гонец Суворова поскакал к Румянцеву. «Виват, Великая Екатерина! — говорилось в донесении. — Всё кончено, Сиятельнейший Граф! Польша обезоружена».
ВАРШАВА — ПЕТЕРБУРГ — ТУЛЬЧИН
За вычетом «сидения в Бресте» Суворов закончил кампанию в 42 дня. Военные авторитеты были потрясены.
Широкая амнистия, объявленная полякам Суворовым, способствовала прекращению войны в неменьшей степени, чем его победы. Когда король попросил победителя отпустить одного офицера, уже отправленного в Россию, Суворов приказал дать свободу пятистам офицерам. «Всё предано забвению, — сообщал он Румянцеву. — В беседах обращаемся, как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают». Это подтвердил бывший комендант Варшавы Йозеф Орловский. «Вас могут утешить великодушие и умеренность победителей в отношении побежденных, — писал он Костюшко. — Если они будут всегда поступать таким образом, Вы увидите, что наш народ, судя по его характеру, крепко привяжется к победителям».
Ненависть поляков к Пруссии была всеобщей. Во время недавних войн России с Турцией и Швецией пруссаки, играя на шляхетской гордости, сумели пустыми обещаниями привлечь массу сторонников, привели их к власти и настроили против восточной соседки. Когда же Россия с честью вышла из тяжелой борьбы, Пруссия инициировала второй раздел Речи Посполитой, потребовав свою долю.
«Начальники остававшихся инсургентов, — сообщал 16 ноября Румянцеву Суворов, — сколько ж меня просили о дозволении продолжать им войну с пруссаками. Я шутил: то неприлично».
В конце письма победитель признался: «Здоровье мое очень ослабло, надобно мне для поправления его временно от шума городского удалиться в малое местечко, как скоро дела перемежатся».
Российский посланник в Турции Виктор Павлович Кочубей, поздравляя Румянцева «с именитыми победами над польскими бунтовщиками», писал о политическом резонансе суворовской победы: «Превосходность войск Ея Императорского Величества… еще более во всём пространстве туркам представилась. Захваченные предводители мятежников и частые сих побиения отвергнули внушения недоброхотов наших… От стороны здешней не будем мы озабочены».
Прусский король и австрийский император прислали лучшему полководцу Европы награды. Но самой высокой оценкой его ратных трудов стал долгожданный чин генерал-фельдмаршала. Первым на это намекнул Румянцев. «По прочтении краткого донесения о взятии Праги, — рассказывает очевидец, — отдавая его адъютанту своему Ясновскому, он сказал: "По чести, счастье само лезет в окно к графу Александру Васильевичу"».
Один из ближайших сотрудников Екатерины и многолетний фактический глава Коллегии иностранных дел граф Безбородко постоянно держал в курсе событий своего друга графа Семена Романовича Воронцова, российского посланника в Лондоне. «Секретно положено, — писал он 9 ноября, — что при получении формального о Варшаве известия, послать Графу Суворову чин Фельдмаршала, так чтоб здесь тогда уже сведали, когда уже после подробной реляции отправлены будут к Графу Румянцеву все награждения. Всего страннее, что Граф Николай Иванович Салтыков не в конфиденции по сим пунктам и думает еще, что Суворова сделают только Генерал-Адъютантом. Но когда меня спросили, я сказал прямо, что, взяв столицу, естьли б меня не сделали Фельдмаршалом, несмотря на старшинство домоседов, я бы счел за несправедливость. Как дело уже решено было, то и неудивительно, что апробовали мои мысли».
Утром 19 ноября генерал-майор Петр Алексеевич Исленьев, один из героев штурма Праги, привез в Петербург донесение Румянцева «о покорении войсками Ее Императорского Величества под предводительством господина Генерал-Аншефа Графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского минувшего октября в 29-й день Польского столичного города и крепости Варшавы». Государыне были поднесены городские ключи, хлеб и соль. «Ее Императорское Величество всемилостивейше соизволила пожаловать помянутого Генерала-Аншефа Графа Суворова-Рымникского в Генерал-Фельдмаршалы», — записано в камер-фурьерском журнале.
