Глава пятая. «ОТЕЧЕСТВУ — ЛЮБОВИЮ И ЖЕРТВАМИ»
[50]
Князь Ростопчин, окончательно убедившись в том, что уже никогда не будет призван на службу престолу, уединился в своем имении, а над рабочим столом начертал двустишие: «Без дела и без скуки сижу, поджавши руки»
. Любимец Павла I, преданный ему до конца, в итоге оказался на обочине, в стороне от магистрального движения жизни. Московский генерал-губернатор, сумевший в критический для Первопрестольной период эвакуировать население, вывезти государственные ценности, а затем обеспечить врагу «пламенное гостеприимство», Ростопчин с некоторых пор стал не нужен. Получив известие об отставке от государственных должностей, в которых до того просто числился, он написал своему заклятому врагу графу Аракчееву: «Извещение о всемилостивейшем увольнении меня от службы я имел честь получить. Теперь остается мне единственно избрать кладбище, где, соединяясь с прахом вельмож и нищих сего мира, пролежу до Страшного суда, на коем предстану с чистой совестью пред правосудие Божие. Пожелав сего всякому христианину и вам, имею честь пребывать и прочее»
. Ростопчину не прощали его «злоречения», припоминали всё, чем он так отличался в общении со своими соперниками. Не зная покоя, снедаемый обидой, желчный и обозленный, он с тех пор прожил недолго…
Между тем именно Ростопчин, один из первых назначенцев Павла I, сделавший быструю карьеру, присутствуя в Коллегии иностранных дел вице-канцлером, подал записку: «…в последние годы русская дипломатия отошла от екатерининских традиций соблюдения в первую очередь непосредственных интересов России». В отличие от других держав Россия участвовала во второй коалиции «единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии Суворова». Учитывая, что при «общем замирении» карта Европы будет перекроена, Ростопчин считал необходимым извлечь из этих изменений для России соответствующие выгоды и впредь преследовать свои собственные интересы, центр тяжести которых лежал, по его мнению, в коренном разрешении восточного вопроса. Он предлагал положить в основу русской внешней политики тесный союз с «мятежной, но уже успокоенной Бонапартом» Францией против Англии, которая вооружала против Франции «попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы» («и нас грешных», — заметил Павел), завладев тем временем «торговлей целого света», а также Египтом и Мальтой
.
Румянцев был другим человеком и не собирался сидеть сложа руки, смиренно ожидая собственной кончины. В своей отставке Румянцев увидел благоприятный шанс. Пожилой сановник, казалось бы, лишенный способности открыть для себя что-либо иное, вступил в последний, один из наиболее плодотворных этапов жизненного служения. Оставалось немало неосуществленных проектов, начало которым было положено давно, но загруженность государственными делами останавливала на полпути. Наконец появилась возможность целиком посвятить себя занятиям, к которым тяготел с юности. Биография Румянцева, относимая к годам дипломатической службы в Европе, содержит немало свидетельств того, насколько молодой посланник проявлял интерес к историческому знанию у «образованных народов». То, на что не хватало времени, что едва удавалось осуществлять лишь урывками, стало для Румянцева свободным и открытым полем для повседневной деятельности. Кроме того, оставалось незавершенным дело, начатое его отцом, — возведение города на месте белорусской деревни Гомель. Преобразования на Гомелыцине, к которым Румянцев приступил в конце XVIII века, продвигались медленно. Отец, фельдмаршал Румянцев-Задунайский, следуя примеру сильных мира, к концу жизни успел воздвигнуть здесь огромный дворец. Возвышаясь над убогой округой, строение смотрелось по тем временам весьма странно, если не сказать вызывающе…
Когда Николай Румянцев вступил в права наследования, он думал над тем, как правильно распорядиться огромным богатством, к чему его приложить, на что направить. Братьев Сергея и Николая Румянцевых общественное мнение не без основания относило к числу богатейших людей России. Им принадлежали обширные имения в различных частях империи с сельхозугодьями и прибыльными промысловыми, производственными предприятиями. Занятых на них «душ» крепостных только у Николая Петровича Румянцева было, по одним данным, 30 тысяч, а по другим, 35 тысяч крестьян в Белоруссии, Украине, Центральной России. Немалый доход составляли проценты по банковским вкладам, участие в акционерном капитале. Поводов к тому, чтобы вести праздный образ жизни, угождать собственному тщеславию было немало. В имущественных делах, в производимых расходах Румянцев предпочитал руководствоваться общественными целями и интересами. Для него доставшееся богатство — часть государственной собственности, переданной ему в управление. Оно не должно оставаться без движения.
* * *
В классической русской литературе XVIII—XIX веков воссозданы нравы «типичных» представителей помещичьего сообщества, принимавшие порой весьма уродливые формы. В общественном сознании укоренилось отношение к крепостному праву как к злу, однако предложить, как его преодолеть, мало кто решался. Идея отпускать на волю крестьян по усмотрению их владельца-помещика, предложенная в начале царствования Александру I братом канцлера С.П. Румянцевым, развития не получила. Не помог и Императорский указ «О вольных хлебопашцах». Российское общество, несмотря на тревоги внешнего порядка, не созрело, не было готово к радикальным переменам. На деле помещики, в силу исторически сложившихся условий, оставались единственным классом эффективных в системе землевладения собственников. Опираясь на них, российская монархия сумела воплотить идеи собирания земель, выстроить могущественное государство, создать и укрепить империю. Жизнь и судьба румянцевского поколения пришлась на исторический период, когда ресурсы, заложенные в экономическую систему, какой на Руси выступало крепостничество, стали иссякать. Отставание от других европейских государств становилось все очевиднее. Однако вопрос из вопросов, занимавший умы современников, состоял в том, как безболезненно, без потерь и потрясений обеспечить переход к новой экономической формации.
* * *
Век просвещения не оставил Николая Румянцева в стороне от научных идей и общественно-политических течений времени. Он был лично знаком с известными европейскими энциклопедистами, учеными, литераторами. Дипломату, проведшему 13 лет в гуще европейской жизни, было хорошо известно, чем жил ученый мир, что ценилось в духовной жизни передовых по тому времени государств. Он видел, насколько общественное развитие все более наполнялось знаниями всех направлений: от инженерных наук до истории, эстетики, философии. Религиозно-мистическое сознание все более вытеснялось подлинно научным естествознанием, что, в свою очередь, стимулировало прогресс. Немалое значение придавалось историческому просвещению и образованию, что наполняло национальное самосознание идеями обновляемой государственности. Мировоззрение европейцев формировалось под воздействием таких просветителей, как Вольтер, Дидро, Гольбах, Гельвеций, Кондильяк. Отгородиться от этого, не пытаться разобраться в том, что питало духовную жизнь передовых обществ центральной части континента, Румянцев не мог себе позволить. События и уроки происходившей на его глазах революции во Франции наводили на мысль о неизбежном и возможном повторении подобного. В этом он был не одинок. О высокой опасности распространения революционных идей в России свидетельствовали изменения в общественных настроениях. Некоторая часть дворянства, охваченная паническими настроениями, на всякий случай принялась обучать своих детей ремеслам, прикладным профессиям, чтобы они были готовы к внезапно изменившимся условиям. На это настраивало положение, в котором оказалась значительная часть поступавшей в Россию французской эмиграции. Достойные, уважаемые у себя в стране люди, обреченные на годы изгнания, не могли и не знали, как и к чему себя применить.
