Впрочем, 1378 год только начинался, и основные его ратные события были впереди.
Во второй половине июля к Дмитрию Ивановичу всё чаще стали поступать тревожные сведения от заокской дальней разведки, отмечавшей передвижение значительных сил противника к южным окраинам рязанской земли. По предварительным наблюдениям, рать, вышедшая из степей Мамаевой Орды, была гораздо многочисленней обычных отрядов, что в последние годы тревожили русский юг.
Среди множества наших малых речек есть такое негромкое имя: Вожа. Петляющая в полях и перелесках Заочья, она впадает в Оку немного севернее Рязани. В 1378 году это имя, ничем до того не приметное, впервые было занесено на страницы летописей.
В самом начале августа великокняжеская рать, предводительствуемая Дмитрием Ивановичем, перевезлась через Оку напротив Коломны и стала медленно, выдерживая все меры предосторожности, спускаться в южном направлении.
Это, пожалуй, напоминало прошлогоднее продвижение к Пьяне: снова решили упредить возможный удар неприятеля вглубь Междуречья, встретив его на дальних подступах к окскому рубежу. Но сходство было лишь внешним, по рисунку поведения, не по его сути. Слишком жива ещё была и огорчительна память о Пьяне, чтобы позволить себе сейчас хоть малую толику небрежности, несобранности. Шли во всеоружии, несмотря на страдный жар августовского солнца, в поблекших от пыли доспехах, с грязными потёками пота на запылённых лицах.
Передали Дмитрию Ивановичу: с юга приближается на соединение с москвичами отряд прончан, подгоняемых опасностью неравного столкновения со степняками, ведёт их князь Данило Пронский. И подбадривало это: всё же какая-никакая, а подмога. И нагнетало тревогу: велико, знать, ныне числом Мамаево сборище. Пронск за нас, но хотелось знать: а что сам великий князь рязанский, где он, Олег Иванович? Отсутствие вроде извинительное: прошлым летом, после Пьяны, татары напали на его столицу, на Переславль Рязанский, застигли Олега врасплох, в потасовке даже пленили было князя, но раненому Олегу чудом удалось вырваться, утечь.
Говорили ещё: ордынские тьмы ведёт некий мурза по имени то ли Бегич, то ли Бигич. Не слышно что-то раньше было про такого полководца. Как из бездонного мешка, каждый год извлекает Мамай новых и новых военачальников, неведомо лишь, в какую прорву исчезают предыдущие.
Вот и Вожа-река. Если Бегич, идучи от Пронска, не завернёт на Рязань, то как раз сюда, к Воже, и должен бы выглянуть. Надо думать, и у степняков разведка не дремлет, чуют уже, где ждёт их московская сила.
По многочисленности сторожевых разъездов, по обилию копытных следов, оставленных чужими разведчиками, по участившимся случаям мелких стычек наиболее ретивых всадников и та и другая стороны могли догадываться, что счёт противника нужно вести не просто на тысячи, но на десятки тысяч. Это обстоятельство заставляло и тех и других держаться крайне опасливо. Между ними была река, и очень многое зависело от того, кто решится первым её перейти. Войско, переходящее или только что перешедшее реку, может оказаться в наиболее уязвимом положении, поскольку оно ещё не выстроено в боевые порядки. Сильным налётом конницы его легко снова вогнать в воду, в месиво, в толчею. Чтобы с уверенностью преодолевать речной рубеж, нужно твёрдо знать, что противник находится достаточно далеко, так далеко, чтобы не успел ударить по ещё не выстроенным войскам.
Вот почему и русские и степняки сейчас ждали. Ждали день, другой и третий. Ждали, зная, что сражение неминуемо, но надеясь, что противник первым погорячится, сделает оплошный шаг, и тогда всё решит один стремительный удар застоявшейся конницы.
Пехоты не было ни в том, ни в другом войске. Но Дмитрий Иванович уже знал, что у Бегича очень велик обоз, не в пример русскому. С таким обозом не ходят в лёгкий набег по пригородам и волостным сёлам. Такой обоз рассчитан на проникновение в глубь чужой, враждебно настроенной страны. Очевидно, Бегич предполагает не просто прощупать сторожевые стоянки на Оке, но надеется и Междуречья вкусить; он, может быть, и до самой Москвы не прочь пустить тысячу-другую всадников, чтобы напомнить русским о временах ордынской вездесущности.
Но сражение ему будет дано здесь, на Воже. Надо лишь вынудить его перейти наконец реку. А для этого надо показать его разведке, что русские избегают сражения, что они первыми не выдержали напряжённости стояния и отходят. Несколько вёрст пустого пространства, ископыченного, со следами костров, — чем не надёжная приманка?
11 августа, в послеполуденное время, ближе к вечеру ордынцы преодолели Вожу и «скочиша на грунах, кличюще гласы своими на князя великого Дмитрея Ивановича». Скакать на грунах означает ехать малой рысью, не переходящей в рысь полную. Смысл летописной фразы можно понимать двояко: или воины Бегича увидели вдали великокняжеские полки и стали их выкликать, медленно идя на сближение; или они ещё не видели русских и, предполагая, что те отходят без боя, озорно и насмешливо кричали, заодно и себя приободряя.
Но русские отозвались быстро. Накануне Дмитрий Иванович разделил свою рать на три полка. Теперь полк правой руки, который вёл родной дядя великого князя Тимофей Вельяминов, на всём скаку заходил в бок ордынским построениям; полк левой руки с Данилой Пронским во главе накатывался с другого бока. Главный полк, руководимый самим великим князем, «удари в лице» противнику.
Таково было самое начало боя в изображении Рогожского летописца, который, несмотря на предельную краткость своего рассказа, подробно остановился на расстановке русских полков, уточнил характер действий каждого из них.
Уточнение весьма важное, оно убеждает в том, что, отдав приказ переходить Вожу, Бегич, видимо, всё же не был готов к немедленному сражению и не успел развести свои полки достаточно широко и тем самым обезопасить себя от возможных боковых ударов. Такой просчёт тем более был непростителен с его стороны, что именно ордынцы всегда славились умением брать противника в охапку, быстро охватывая и стискивая его конными отрядами левого и правого крыла.
А тут с воем, рёвом, улюлюканьем, ржаньем и визгом три громадных, плотно сбитых кома людей и лошадей, подобно трём горным обвалам, ударили в опешившие тьмы ордынцев. Звуки нарастали в своей ярости, ошарашивали тех, кто бездействовал в срединной толще Бегичева войска, всадников кренило то в один, то в другой бок. Передние уже повернули, но места для отступления не было, и они начали топтать своих. Задние же, свирепо ругаясь, не давали им пути; а с тылу, от реки, тоже подпирали те, кто ещё только выбирался на берег. Большинство не могло понять, что происходит и почему, если столкнулись с русскими, не дадут им настоящего боя. Крики начальников только прибавляли неразберихи. Стеснённая до предела середина потеряла управление и начала понемногу пятиться. В этой стеснённости, несвободе действия была оскорбительная для степняков похожесть на табун, загнанный в загородки; но вот раздаётся страшный треск, будто лопаются сухие жерди под напором обезумевшей силы, и всё неумолимо валит куда-то, и большинство бездумно устремляется туда же, не чуя, что там ждёт — спасение или погибель? — лишь бы не топтаться дольше на месте.
