— Ах ты!.. — Начальник ругнулся и поднял с земли камешек.
— Не трогайте Майку. Это наша собака! — вскричала я и загородила собой Майку.
— Ва-ша? — Начальник уставился на меня, потом на Ларису Андреевну, потом на маму. — Вы что же это мне здесь голову морочите, граждане? Вы что же, надеетесь, что я вас в плацкартный вагон с собакой? А там — женщины. А там — дети.
— Она не кусается, — робко сказала мама.
— Не положено, — отрезал начальник.
— Мы ее от самой Уфы везем, — упавшим голосом вставила я.
Но начальник уже не слушал. Он уходил по шпалам тяжелыми шагами уставшего человека.
8
Майка подпрыгнула и лизнула маму в щеку. Словно благодарила за заступничество. В другое время мама бы рассердилась, а тут, наоборот, растрогалась.
— Ах, Майка, Майка, бедная ты моя собачина. Придется тебе, видно, оставаться на этой станции.
— Надо что-то делать, — озабоченно сказала Лариса Андреевна и решительно обернулась к рабочему: — Товарищ, вам не нужна собака? Или, может, кому из соседей?
— Своих девать некуда, — нехотя отозвался рабочий и добавил то ли в шутку, то ли всерьез: — А вы ее… это… в рюкзак…
— Как в рюкзак? — растерянно переспросила мама, переводя глаза с рабочего на Майку, с Майки — на Ларису Андреевну.
— Ой, правда! — воскликнула я и бросилась обнимать Майку.
— А как же картошка? — сказала Лариса Андреевна.
— Ах, да бог с ней, с картошкой, — засмеялась мама и стала стаскивать с Ларисы Андреевны рюкзак.
Но Ларисе Андреевне, кажется, вовсе не понравилась наша затея. Кажется, она предпочла бы сохранить картошку. Во всяком случае, ее лицо не выражало ни одобрения, ни радости. Зато мы трое были просто счастливы.
Остается один практический вопрос: куда девать картошку? Не высыпать же ее здесь, на шпалах?! Но нас опять спасает рабочий. Он отводит маму к маленькому домику на путях и великодушно разрешает ссыпать картошку прямо на пол. И вот я уже заталкиваю в рюкзак сопротивляющуюся Майку, затягиваю, но не крепко, узел. Мне ужасно весело, что все так сложилось. И маме тоже весело. Правда, Майке не очень весело: она барахтается в мешке и повизгивает.
— Ну уж теперь несите рюкзак сами. А я умываю руки, — говорит Лариса Андреевна и отворачивается от нас.
— Я понесу, я!
Но мешок даже не сдвигается с места.
Мама приседает на корточки, и я водворяю ей на спину рюкзак. Он шевелится, как живой. Да ведь он и вправду живой. Я иду рядом, поддерживаю снизу, чтобы маме было не так тяжело, и поглаживаю, чтобы успокоить Майку. И еще шепчу:
— Маечка, миленькая, потерпи, не копошись, ну ты же у нас умница. Ты все понимаешь.
Услышав мой голос, Майка негромко взлаивает.
— Майка, тс-с, молчать! — прикрикиваю я. — Ты же у нас картошка. Понимаешь, картошка. А картошка, как известно, не лает.
Этот довод действует на Майку убедительно. Она замолкает.
9
Дальше все пошло как по маслу. Начальник распорядился, и нам выдали без очереди билеты. Настоящие, картонные. Два взрослых, один детский. Мама даже разрешила мне их подержать. Первые билеты в моей жизни! Не в кино, не на елку, а на поезд! Тоже настоящий! Пассажирский! Я вертела их так и эдак: вверх ногами, вниз ногами и на свет, но так и не смогла разобраться в таинственном шифре: дырочках, пробитых в картоне.
А вот Лариса Андреевна разобралась. И потому мы без труда нашли свой вагон. У входа толпа: с фанерными чемоданами, мешками, узлами… Узлов больше всего. Какая-то старуха умудрилась нацепить на себя столько узлов, что стала похожа на верблюда: узлы торчали сзади и спереди, как горбы.
Девчонка вроде меня одной рукой прижимала к груди чайник с привязанной к нему и болтающейся сбоку крышкой, а другой вцепилась в подол матери. Время от времени она взглядывала на меня, а один раз почему-то прыснула и отвернулась. Интересно, чего она нашла во мне смешного?
Мама предложила подождать, пока толпа рассосется: а то вдруг Майка на кого-нибудь заворчит и кондукторша догадается, кто у нас в рюкзаке. Тогда все пропало, тогда нас ни за что не посадят.
Мы с мамой стояли в сторонке и ждали. Лариса Андреевна заняла наблюдательный пункт у самого вагона.
Вот уже и старуха со своими узлами, причитая и охая, втиснулась в вагон. И девочка, бросив на меня любопытный взгляд, полезла на ступеньки, громыхнув по перилам своим чайником. И трое солдат, стоявших, как и мы, в стороне, бросили наконец свои недокуренные папиросы и затоптали их каблуками, а мы все стояли и ждали сигнала от Ларисы Андреевны.
Наконец она мотнула головой, что означало «пора» или «айда», и мы направились к вагону.
Все же у меня по спине поползли мурашки, когда кондукторша взяла наши билеты и стала по одному рассматривать на свет. Но вот билеты возвращены. Лариса Андреевна пропустила вперед маму, загородила ее собой. И я со вздохом облегчения поставила ногу на первую ступеньку. И тут Майка тявкнула. Глухо. Робко. Но все-таки достаточно слышно.
Кондукторша повернулась к вагону:
— Где это собака лает? Заскочила, что ли? Эй, девочка (это, кажется, мне), погляди-ка там в тамбуре.
Я замерла. Нога так и прилипла к ступеньке, а язык к нёбу. А ведь надо было что-то ответить, отвести подозрение.
Лариса Андреевна пришла на помощь мне и Майке.
— Нет-нет, — сказала она, — тут никого нету. Наверное, под вагон забралась.
— Лазают тут, — равнодушно проворчала проводница, — а потом раздавят.
В этот момент раздался гудок, проводница торопливо вскочила на подножку, поезд тронулся.
10
Не буду рассказывать о том, как мы ехали в поезде, как прятали Майку в ящике под сиденьем, как проводница все-таки обнаружила ее, но не только не вышвырнула Майку, не только не высадила всех нас, а даже принесла собаке косточку.
Так мы ехали и ехали. Я сидела на желтой, гладкой, отполированной скамейке, смотрела в окно, настоящее окно со стеклом и рамой, а не то, что в нашем товарняке… За окном проплывали луга со скирдами сена, иногда маленькие домишки… На минуту все скрылось — стало темно, мелькнули рыжие доски, и я поняла, что мы обогнали товарняк. И вдруг меня кольнуло: а как же бабушка? В хлопотах о Майке я совсем забыла о ней. Как ей, наверное, страшно сейчас одной, в пустом грохочущем вагоне! И о нас ничего не известно. Может быть, она думает, что теперь уже не увидит нас никогда. А в другом конце состава, тоже одна, мечется по вагону Вера Константиновна, и они не могут даже поделиться друг с другом своими страхами!
