Но как? Если бы я была фотографом, я бы все сфотографировала. Но ведь я не фотограф. У меня и фотоаппарата-то нет.
И вдруг меня осенило. Я должна все это записать. По порядку. День за днем. Ведут же некоторые люди дневники… А потом они попадаются кому-то, и их читают и передают другим.
И тогда я открутила посильнее фитиль, раскрыла тетрадь, отточила карандаш и… стала писать.
Вкус клубники…
Почему я была так счастлива в ту зиму? В ту зиму мы были бездомны и бедны. Кончилась война, но жизнь еще не вошла в свою колею. Наоборот, она выбилась из той, военной колеи и еще не влилась в новую.
Мы вернулись домой из эвакуации. Но наша квартира в Подмосковье оказалась занята, и — пока суть да дело — пришлось снимать комнату. А комнаты все попадались никудышные: то сырые, как погреб, то дырявые, как решето. Но уже надвигалась зима, уже по утрам я бегала в палатку за хлебом по заиндевелым кленовым листьям. И мы наконец остановили свой выбор на длинной неуютной комнате с большой печью посредине. Эта печь и пленила нас.
— Пристройка-то новенькая, — говорила хозяйка. — Только в это лето срубили.
— А не холодно будет? — на всякий случай спросила мама. Как будто хозяйка могла сказать: «Да, холодно».
— Какой холодно? — вскричала хозяйка. — Ты посмотри, что за бревна! Двадцать сантиметров толщины! — И она ткнула пальцем в розовые с серебром обои, отчего сразу проткнула их насквозь, потому что обои были наклеены прямо на бревна, а палец угодил в проем между ними.
— А печка как? — спросила мама с надеждой.
— Как огонь, — быстро ответила хозяйка. — Жаром так и пышет. Лучше моей комнаты не найдешь, хоть весь поселок обойди. Только у меня такое правило: деньги за полгода вперед. А то люди ведь всякие бывают. Поживут с месяц и съедут, а я за ними грязь убирай. Да еще и не заплатят.
— Ну что вы, — сказала мама, — как же можно не заплатить?
— А вот так, — победоносно отрезала хозяйка и уперла в бока свои красные руки. — Не заплатят, и все тут. Я за одними аж до станции бежала. Хорошо хоть, вещички-то не все успели свезти. Я одеяло-то и припрятала. Говорю: отдайте мне мои деньги, а я вам — ваше одеяльце. Мне чужого не надо. Да, кстати, я вам это одеяло дам… дам… дверь завесите, чтобы не дуло. А то мы тамбур-то не успели пристроить. Уж теперь в следующую весну…
Так мы и остались здесь. Завесили дверь одеялом. Хозяйка дала тачку — привезли с рынка несколько вязанок дров.
Но как только затопили печь, дым повалил в комнату. Он просачивался сквозь щели между кирпичами, проникал сквозь конфорки… Он застилал комнату плотной массой, и в этом тумане медленно плавали наши фигуры.
Я могла бы сравнить нас с космонавтами, плавающими в невесомости. Но тогда я еще не знала таких слов.
Измучившись, мама бросилась к хозяйке:
— Что же это такое? Ведь у вас печка неисправна!
Хозяйка, разомлевшая в домашнем тепле, нехотя вышла навстречу.
— Дверь-то, дверь затворяй, — пробурчала она, — не на ветер топлю…
— А вот мы на ветер, — сказала мама с вызовом. — Дым все глаза выел. Полдня с открытой дверью сидим.
— Господи! — всплеснула руками хозяйка. — Да вы же мне все закоптите. И обои новые, и все новое… Вот пустишь людей — пожалеешь…
Но потом в очереди за мясными костями мама познакомилась с одной женщиной.
— Я свой дом продала за мешок муки, — весело рассказывала она очереди.
— Как так — дом за мешок муки? — не поверил кто-то.
— А вот так. Хотела детей подкормить. Думаю: на что нам целый дом? Семья теперь маленькая. Отец с матерью давно умерли. На мужа похоронка пришла. Брат как в эвакуацию уехал в Ташкент, так там и остался. Решила я: продам дом, куплю поменьше, вот и деньжата останутся. Продала я, значит, дом, а деньги в сберкассу не успела положить. Думаю: завтра снесу. Что им за одну ночь сделается? А про то, что дом продала и деньги при себе хороню, вся улица знала. Не умею я язык за зубами держать. Характер такой. В ту же ночь и ограбили. Только мешок муки, что на задаток купила, и остался.
— И без денег плохо, и с деньгами плохо, — вздохнул кто-то.
— А где же теперь сама-то живешь? — сочувственно спросила соседка по очереди.
— А вот недалеко. Школу знаешь? Так вот за школой, там еще свалка мусора. Всё велят убрать… ох, до мусора ли теперь.
— Да я не о том. Снимаешь, что ли?
— Слава богу, нет. Сестра к себе пустила.
— А вот мы снимаем, — вступила в разговор мама. — И так неудачно: печка дымит. Холодища.
Женщина живо обернулась:
— А вы приходите ко мне. Нет, правда приходите. Прогреетесь. У меня печка хорошая. Брат сам сложил, как в отпуск приезжал. Чайку попьем. Я здесь, недалеко живу. Школу знаете? А мусорную свалку? Да зачем ходить, разыскивать. Пойдемте сейчас, сразу. Вот отоваримся и пойдем. И посмотрите, где я живу. Другой раз уж искать не придется. Дочка ваша, да? У меня тоже дочка. Лена. Ты в какой класс ходишь? И моя в пятом. Вот хорошо, подругами будете.
— Мам, пойдем, а? — заныла я.
И мама согласилась.
Первое, что я увидела в комнате — это огромный стол, а за столом — щупленькую девчонку, да еще сопливую.
— Лена, вытри нос, — быстро сказала женщина. А я подумала: и как это у такой большой женщины родился такой заморыш?
Этот большущий стол был предназначен для обильной еды. А сейчас на его клеенчатой скатерти лежало полбуханки черного хлеба да стояла тарелка с рыжей килькой.
— Садитесь, — сказала женщина. — Сейчас картошки наварю.
— Ну что вы! — сказала мама.
— Вы не стесняйтесь. У нас картошка своя.
А я все смотрела на этот стол, на его прочные дубовые ножки — не ножки, а прямо ножищи. И мама, как бы угадав мои мысли, сказала:
— Люблю большие столы. Они напоминают о довольстве, о мирном времени, о большой семье.
— Верно, — подхватила женщина. — За этим столом собиралась вся наша семья. Отец, мать, четыре брата и четыре сестры, не считая меня.
— У вашей мамы было девять детей! — ахнула я.
— Ну да, тогда у всех так. Бывало, первому наливали отцу, и лучший кусок мяса — ему.
— Почему же ему? — удивилась я. В нашей семье лучшее отдавали детям.
— А как же иначе? Он мужчина, работник, кормилец. А вот мой муж, — она почему-то рассмеялась, — он уже был не такой. Ел больше всех, а работать — ни-ни. Всё полегче искал, с места на место перелетал. Всё на мой счет норовил. Погиб. Под Курской дугой.
