Через две недели он был зачислен в штат хозяйственного отдела на должность монтера-наладчика лифтов главного здания на площади Дзержинского, на котором по давней и загадочной традиции не было и по сей день нет доски с названием учреждения. На бюро пропусков и приемной, что размещались на Кузнецком мосту, соответствующие доски наличествовали. А на главном — отсутствовали. Возможно, в этом таится нечто глубоко конспиративное.
В обиходе должность Короткова и его коллег называлась просто — лифтовый. Лифты, сохранившиеся еще со времен страхового общества «Россия» — с роскошными кабинами, со стенками из дорогого полированного дерева, зеркальными стеклами, сверкающими медными поручнями и прочими деталями отделки, были тихоходными, но зато совершенно бесшумными. Приводившие их в движение моторы и системы управления требовали повседневного ухода и квалифицированного обслуживания, потому как запасных частей к ним на складе давно и в помине не было. Посему лифтовому приходилось заниматься их ремонтом едва ли не каждый день, поскольку капризная, изрядно изношенная механика то и дело выходила из строя.
Один из лифтов, доставшихся Короткову, обслуживал главный подъезд здания ОГПУ — тот, что выходил на площадь Дзержинского. На этом лифте поднимались на третий этаж руководители ведомства. Однако не возбранялось пользоваться им и сотрудникам иностранного отдела, размещавшегося тогда на четвертом этаже, а также контрразведчикам и особистам, обитавшим на пятом.
Строго говоря, в служебные обязанности лифтового входило обслуживание самих лифтов как средств так называемого «вертикального транспорта», а не их пассажиров. Лифтовые были механиками. Однако, если Коротков не был уверенным в надежности проведенного очередного профилактического ремонта или просто проверял работу подъемника, он мог в течение часа, а то и двух, поработать в качестве лифтера.
Лифтовые дежурили посменно сутками, потом двое отдыхали. Потому за неполный год пребывания в этой должности Саша Коротков перевидал, можно сказать, если не всех, то, во всяком случае, многих руководителей и ответственных сотрудников ОГПУ.
По тогдашним правилам оперативные работники встречались со своей агентурой в основном, если не происходило что-либо чрезвычайное, после окончания присутственных часов. После встречи на конспиративной квартире — КК — или на воздухе, где-нибудь в Сокольниках, они возвращались на службу, чтобы составить отчет о встрече, и только после этого расходились по домам. Иногда — далеко за полночь, а то и под утро.
Председатель и его заместители нередко также поздно вечером направлялись по вызову с докладом к высшему руководству — в Кремль или в ЦК — почти напротив, чуть левее, наискосок, на Старую площадь.
Самым значительным из руководителей был, конечно, председатель ОГПУ Вячеслав Рудольфович Менжинский, ближайший сподвижник и естественный преемник Дзержинского. Это был красивый, весьма импозантной внешности уже немолодой человек с интеллигентным лицом, всегда по-европейски одетый, с учтивыми манерами. У него были густые темные усы. Входя в помещение, он обычно надевал пенсне, которым на улице никогда почти не пользовался. Коротков был потрясен, когда узнал, что Менжинский свободно владел то ли семнадцатью, то ли восемнадцатью языками, в том числе фарси (персидским) и японским.
Уже тогда Менжинский был очень болен из-за поврежденного много лет назад в автомобильной аварии позвоночника, работал полулежа в глубоком кресле или даже на диване. Потому значительную долю организационных дел постепенно забрал на себя его заместитель Ягода. Теперь Коротков повидал еще двоих заместителей Менжинского — Якова Агранова (он был одним из немногих в руководстве ОГПУ, кто, как и Ягода, почти всегда носил военную форму) и невысокого, щуплого, на вид невзрачного Михаила Трилиссера. На самом деле Трилиссер был одним из самых выдающихся основателей и руководителей внешней разведки, именуемой тогда иностранным отделом — ИНО. Запомнился Короткову и вертлявый, неприятный мадьяр (из бывших австро-венгерских пленных) с бегающими острыми глазками — начальник оперативного отдела и личной охраны Сталина Карл Паукер. Этого отличали до невероятного, прямо-таки зеркального блеска начищенные сапоги.
Как и другим вольнонаемным служащим, Короткову иногда давали пригласительные билеты на спектакли, концерты и киносеансы, которые устраивались для сотрудников и членов их семей в клубе ОГПУ на улице Дзержинского, 13
[4]. На одном из концертов самодеятельности после торжественного собрания по случаю какого-то праздника на сцену вдруг поднялся начальник контрразведывательного отдела (КРО) Артузов. Ничуть не смущаясь своим высоким положением члена коллегии и начальника одного из ведущих отделов, он, к крайнему изумлению Короткова, великолепным тенором исполнил несколько неаполитанских песен на итальянском языке, а затем и русских романсов, заслужив бурные аплодисменты слушателей. Позже Коротков узнал, что для Артузова участие в товарищеских вечерах дело обычное.
Еще одна примечательная личность невольно обратила на себя внимание юного лифтового: худощавый, с пронзительным взглядом Глеб Бокий. Зимой и летом он почему-то ходил в одном и том же долгополом легком плаще неопределенного цвета и такой же кепке. Бокий много лет возглавлял ленинградское управление ОГПУ, а теперь был начальником специального отдела в Центре.
Особое уважение у Короткова вызывали немногие сотрудники с орденами Красного Знамени, плотно привинченными к суконным гимнастеркам. Впрочем, здесь, на Лубянке, порой с не меньшим уважением относились и к тем, у кого был рельефный, из серебра с эмалью знак «Почетного чекиста». Его обладатели пользовались особым пожизненным правом — даже при переводе на другую работу, или вообще уходе на пенсию они по наградному удостоверению могли входить во все здания ОГПУ (кроме тюрем) без пропуска. Позднее, при наркоме НКВД Ежове, этот порядок был отменен. Правда, к тому времени обладателей таких знаков, особенно первого выпуска (1922 года) либо уже не было в живых, либо они сидели в той самой внутренней тюрьме, куда раньше вход им был заказан…
В ОГПУ все любили знаменитого поэта Владимира Маяковского, многие чекисты наизусть знали его стихотворение «Солдаты Дзержинского». Маяковский написал его к десятилетию ВЧК и посвятил своему другу, крупному украинскому работнику Валерию Горожанину. Саша несколько раз встречал поэта на улице — тот жил по соседству, за углом, в Лубянском проезде
[5]. А однажды Маяковский вдруг появился у них в ОГПУ. Рослый, широкоплечий, с пронзительными темными глазами, в просторном заграничном пальто фасона «реглан», в заграничных же башмаках на толстенной подошве, с папиросиной в крепко сжатых крупных зубах…
Потом кто-то рассказал Короткову, что Маяковский приходил по личному делу — продлить разрешение на хранение именного пистолета, который ему на юбилейных торжествах в Харькове, тогдашней столице Украины, от имени коллегии ГПУ республики вручил тот же Горожанин. Пройдет два с половиной года, и великий поэт пасмурным апрельским днем застрелится именно из этого оружия…
