После отмены номерных псевдонимов (случайная опечатка хотя бы в одной цифре могла привести к тяжелым последствиям), Лемана стали именовать «Брайтенбахом».
Когда Гитлер пришел к власти в Германии, а Геринг стал главой правительства и министром внутренних дел Пруссии, Леман занял в политическом отделе полиции, преобразованном несколько позднее в гестапо, достаточно прочное положение. Его приметил и даже приблизил к себе «Наци номер два» Геринг. Леман находился при нем в «Ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года, о чем он подробно информировал Василия Зарубина, который тогда поддерживал с ним связь. По просьбе Зарубина (Леман знал его как чешского специалиста рекламного дела Ярослава Кочека, но понимал, что на самом деле он советский разведчик-нелегал) «Брайтенбах» умудрился найти повод, чтобы проникнуть в знаменитую берлинскую тюрьму Моабит (это не входило в его прямые обязанности), дабы убедиться, что вождь немецких коммунистов Эрнст Тельман жив, и выяснить состояние его здоровья. Этот вопрос весьма волновал руководство и СССР, и Коминтерна.
По заданию Центра Леман добыл тексты телеграмм гестапо для дешифровальной службы советской разведки.
Весной 1935 года наблюдательный Зарубин подметил при очередной встрече нездоровый вид Лемана, который обычно внешне производил впечатление отменного здоровяка. Оказалось, что у Лемана серьезное, даже опасное заболевание почек, обостренное на почве диабета. Встревоженный Зарубин поставил об этом в известность Москву.
Центр незамедлительно ответил: «“Брайтенбаху”, конечно, обязательно помогите. Его нужно спасти во что бы то ни стало. Важно только, чтобы затрата больших средств на лечение была соответственно легализована или организована так, чтобы не выявились большие деньги. Это учтите обязательно».
Леману помогли преодолеть кризис, угрожавший самой его жизни, хотя диабет, болезнь, как известно, неизлечимая, еще не раз давал о себе знать и впоследствии.
«Брайтенбах» вовремя сообщил об изобличении и неминуемом аресте двух советских разведчиков-нелегалов — «Бома» и «Стефана». Оба успели покинуть страну. Тем самым «Брайтенбах» оказал советской разведке бесценную услугу. Дело в том, что Стефан Ланг — настоящая его фамилия Арнольд Дейч — был тем самым разведчиком, который позднее, работая в Англии, создал знаменитую «Кембриджскую пятерку» во главе с Кимом Филби. С этой группой связаны самые значительные достижения советской разведки за всю ее историю. «Бом» — псевдоним также крупного советского разведчика-нелегала Альберта Такке.
В 1935 году Леман (к этому времени он отвечал за контрразведывательное обеспечение оборонных промышленных предприятий) присутствовал на испытаниях прообразов будущих ракет на жидком топливе Фау-1 и Фау-2. Информация об этом была доложена лично Сталину, что подтолкнуло советских специалистов более основательно заняться разработкой ракетного оружия.
Благодаря «Брайтенбаху» советское высшее военное командование и лично маршал Михаил Тухачевский как замнаркома обороны, отвечавший, кроме прочего, и за развитие военной техники, получили информацию о создании в Германии фирмой «Хорьх» таких новинок, как бронетранспортеры; новых типов дальнобойных орудий и минометов, истребителей и бомбардировщиков (фирмы «Хейнкель») с цельнометаллическими фюзеляжами; о закладке в обстановке строжайшей секретности на восемнадцати верфях семидесяти подводных лодок; о местонахождении пяти секретных испытательных полигонов (в войну их разбомбила советская авиация); о новом огнеметном оружии; о работах закрытой лаборатории фирмы «Бравас» под личным контролем Геринга по изготовлению синтетического бензина из бурого угля; о секретном заводе по производству отравляющих веществ нового поколения.
Примечательно, что на службе Вилли Леман пользовался не только полным доверием, но и большим авторитетом. Так, в канун Нового, 1936 года четыре — всего четыре! — сотрудника гестапо получили особые награды — портреты фюрера с его автографом и грамоты. В числе этих четырех оказался и Вилли Леман.
К вопросам международной политики Леман прямого отношения не имел. Но, благодаря давним связям со старыми сослуживцами в центральном аппарате гестапо, он кое-что важное узнавал. В частности, Леман информировал резидентуру о двух важных событиях: подготовке к аншлюссу Австрии и о проекте договора о военном сотрудничестве (в том числе и разведок) между Японией и Германией, который доставил в Берлин японский военный атташе).
(Позднее, 25 апреля уже 1941 года «Брайтенбах» сообщил в резидентуру о предстоящем вторжении вермахта в Югославию.)
Изучая рабочее дело «Брайтенбаха», Коротков с изумлением обнаружил, что касательство к этому агенту имела… его собственная жена. А получилось так…
Относительно продолжительное время личную связь с «Брайтенбахом» поддерживал Василий Зарубин. Между ними сложились хорошие, доверительные отношения. За свою информацию «Брайтенбах» получал денежное вознаграждение, но не настолько щедрое, чтобы можно было утверждать, что он работает за деньги.
Полученные от него сведения Зарубин передавал легальному резиденту Борису Гордону, а тот уже по своим каналам переправлял ее в Москву. Примечательно, что в 1936 году, когда контроль над политической полицией окончательно перешел от Геринга к Гиммлеру, в гестапо, а также в других спецслужбах Германии, в абвере, внешнем отделе НСДАП выявилась явная, с каждым днем нарастающая нацеленность работы в основном против СССР. «Брайтенбаху» это не могло нравиться, тем более, что данная направленность представляла лично для него дополнительную угрозу. В конце ноября Зарубин сообщал в Москву: «“Брайтенбах” за все это время в первый раз стал выражать некоторую нервозность, говорит, что обстановка у них внутри чисто военного времени. В связи с чрезвычайными мерами контроля над иностранцами он, видимо, боится, как бы мы не попали на заметку и его не подвели».
Зарубина отозвали, после чего связь с «Брайтенбахом» стали поддерживать через содержательницу конспиративной квартиры, иностранную гражданку, почти не владеющую немецким языком (кличка «мадам Клеменс»). Использовали ее «втемную». «Брайтенбах» передавал «Клеменс» документы, сообщения или кассеты с заснятой, но непроявленной пленкой, после чего ставил обусловленный сигнал, который снимал кто-либо из сотрудников резидентуры. Затем на квартиру «мадам Клеменс» отправлялась жена Короткова «Маруся» и забирала пакет. Прикрывал ее при каждом таком походе легальный резидент Александр Агаянц («Рубен»), который перед заходом «Маруси» часа полтора проверял обстановку вокруг квартиры на случай наружного наблюдения. Коротков, конечно, знал, что Мария время от времени доставляет в полпредство материалы от какого-то агента, но понятия не имел, и не должен был иметь, от кого именно. Сама «Маруся», естественно, никогда «Брайтенбаха» не видела.
После отъезда Короткова из Берлина материалы Лемана от той же «мадам Клеменс» забирал уже сам «Рубен», вплоть до своей внезапной болезни в конце 1938 года и последовавшей вскоре смерти после неудачной операции по поводу прободения язвы желудка. Связь с «Брайтенбахом» прервалась.
Выяснилось также, что спустя несколько недель, уже в 1939 году, «Брайтенбах» впервые подбросил в полпредство записку такого содержания: «Как раз тогда, когда я готов был заключить хорошие сделки, тамошняя фирма совершенно непонятным для меня образом перестала интересоваться деловой связью со мной».
