Итак, Ленин, до того стремившийся быть беспристрастным арбитром в схватке между своими потенциальными наследниками: Сталиным, Зиновьевым, Каменевым с одной стороны и Троцким с другой, делает выбор. В поединке со Сталиным он решает использовать Троцкого как союзника.
Одновременно Ленин неожиданно вспоминает хамский разговор Сталина с Крупской, произошедший еще в декабре, более двух месяцев назад.
5 марта 1923 г. Ленин вызвал секретаря и продиктовал следующее письмо: «Уважаемый т. Сталин! Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через Нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко То, что против меня сделано, а нечего и говорить, что сделанное против моей жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения. С уважением Ленин. 5-го марта 1923 г.».
Сталин снова пытается найти компромисс. Он пишет Ленину: «…если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен «взять назад» сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя «вина» и чего, собственно, от меня хотят. И. Сталин».
Но Ленин не готов мириться: его задача совершить переворот в партии, изолировать и уничтожить сталинскую группу. Он пишет антисталинским грузинам в Тифлис: «Уважаемые товарищи! Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь. С уважением Ленин. 6-го марта 23 г.».
Три письма Ленина, написанные 5 и 6 марта 1923 г., были его последними письменными документами. 6 марта в состоянии здоровья Ленина произошло ухудшение, а 14 марта его поразил еще один удар, который вызвал потерю речи и усилил паралич правой руки и ноги. Ленин снова, как казалось, временно вышел из игры. Его возвращение в политику означало для Сталина политическую смерть. Ленин пережил два тяжелых приступа болезни, мог пережить и третий.
Троцкий пишет: «Никто во всяком случае не сомневался, что появление Ленина на предстоящем через несколько недель съезде партии означало бы устранение Сталина с поста генерального секретаря и тем самым его политическую ликвидацию. Больной Ленин находился в состоянии подготовки открытой непримиримой атаки против Сталина, и Сталин слишком хорошо знал это».
17 марта Сталин имел беседу с Крупской, после которой немедленно отправил записку (под грифом «Строго секретно») своим тогдашним союзникам Зиновьеву и Каменеву: «Только что вызвала меня Надежда Константиновна и сообщила в секретном порядке, что Ильич в «ужасном» состоянии, с ним припадки, «не хочет, не может дольше жить и требует цианистого калия, обязательно». Сообщила, что пробовала дать калий, но «не хватило выдержки», ввиду чего требует «поддержки Сталина». Зиновьев и Каменев оставили на записке взволнованный ответ: «Нельзя этого никак. Ферстер (Острид Ферстер – немецкий профессор, невропатолог, лечивший Ленина. – Л. Л.) дает надежды – как же можно? Да если бы и не было этого! Нельзя, нельзя, нельзя!»
Однако Сталин этим не удовлетворился. 21 марта он написал новую «строго секретную» записку, обращенную на этот раз ко всем членам Политбюро. В ней говорилось: «В субботу 17 марта т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном «просьбу Владимира Ильича Сталину» о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калия. В беседе со мной Н. К. говорила, между прочим, что «Вл. Ильич переживает неимоверные страдания», что «дальше жить так немыслимо», и упорно настаивала не отказывать Ильичу в его просьбе. Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной и с волнением требовал «согласия Сталина»), я не счел возможным ответить отказом, заявив: «Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование». В. Ильич действительно успокоился.
Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой миссии, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов Политбюро ЦК».
Итак, Сталин приписывет Н. К. Крупской «упорное» желание ускорить смерть Ленина. В записках прослеживается затаенное желание Сталина, чтобы члены Политбюро согласились на осуществление этой, по его словам, «гуманной и необходимой миссии».
Но все члены Политбюро решительно отвергли идею об осуществлении отравления Ленина. Троцкий вспоминал: «Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на лице его застыла полуулыбка, точно на маске… Жуть усиливалась еще тем, что Сталин не высказывал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или же у него была своя затаенная мысль?.. Вижу перед собой молчаливого и бледного Каменева, который искренне любил Ленина, и растерянного, как во все острые моменты, Зиновьева…
– Не может быть, разумеется, и речи о выполнении этой просьбы! – воскликнул я. – Гетье (Федор Гетье, московский терапевт, домашний врач Ленина – Л. Л.) не теряет надежды. Ленин может поправиться.
– Я говорил ему все это, – не без досады возразил Сталин, – но он только отмахивается. Мучается старик…
– Все равно невозможно, – настаивал я, на этот раз, кажется, при поддержке Зиновьева. – Он может поддаться временному впечатлению и сделать безвозвратный шаг.
– Мучается старик, – повторял Сталин, глядя неопределенно мимо нас и не высказываясь по-прежнему ни в ту, ни в другую сторону. У него в мозгу протекал, видимо, свой ряд мыслей, параллельный разговору, но совсем не совпадавший с ним… Каждый раз, когда я мысленно сосредоточиваюсь на этой сцене, я не могу не повторить себе: поведение Сталина, весь его образ имели загадочный и жуткий характер… Голосования не было, совещание не носило формального характера, но мы разошлись с само собой разумеющимся заключением, что о передаче яда не может быть и речи».
Политбюро лишило Сталина возможности легально выполнить просьбу Ленина. Но если такая просьба была, ее можно было выполнить и не спрашивая разрешения. Лев Троцкий: «Передать больному яд можно было разными путями через очень надежных людей в окружении. При Ленине были члены охраны, среди них люди Сталина. Могли дать яд при таких условиях, что никто не знал бы о характере передачи, кроме Ленина и его самого. Зато на случай открытия дела, вскрытия тела и обнаружения отравы преимущества предупреждения были поистине неоценимы: все члены Политбюро знали, что Ленин хотел достать яд. Сталин вполне легально предупредил об этом Политбюро. С этой стороны Сталин обеспечивал себя, таким образом, полностью… В случае, если бы яд в трупе оказался обнаружен, объяснений искать не пришлось бы… очевидно, несмотря на отказ Сталина в помощи, Ленин сумел ее найти…»
