С первых же дней оккупации гитлеровцы столкнулись с организованным сопротивлением в собственном тылу. Ленинградское управление НКВД уже в июне 1941-го предусмотрело самый мрачный вариант развития событий. Советская пропаганда еще обещала скорую победу над врагом. Но чекисты создавали диверсионно-разведывательные отряды, которые выводили в леса Ленинградской области. Первый отряд, набранный из студентов института физкультуры имени Лесгафта, ушел в леса под Лугу уже 27 июня. Спецотряды НКВД создавали в лесах партизанские базы. А с приходом немцев развернули борьбу в тылу врага.
ВОСПОМИНАНИЯ:
Пенкин Алексей
Я работал на ремонте судов в Балтийском пароходстве и учился на вечернем отделении мореходки. В тот день, когда началась война, мы были в Мореходном училище на Васильевском острове. Нас поздравили с окончанием второго курса, раздали зачетные книжки и сказали, что учебу нам придется заканчивать уже после войны, а сейчас надо идти воевать. Я приехал домой. Жена говорит: «Тебя просили прийти в Балтийское пароходство, в политотдел».
Я пришел. Мне сказали, что есть постановление о создании партизанских отрядов в помощь Советской армии. Проводится запись желающих защищать Родину. Все стали записываться. И я записался. Скомплектовали группу, все были с военной подготовкой. Многие закончили мореходную школу в 30-х годах. Нас из пароходства, как моряков дальнего плавания, на постоянную службу в армию и во флот не брали на основании Приказа № 45 Министерства обороны, могли призывать только на кратковременные сборы.
С первых же дней оккупации гитлеровцы столкнулись с организованным сопротивлением в собственном тылу
Нас стали готовить к разведывательно-диверсионной работе. Учили стрелять, водить мотоцикл, работать с радиостанцией и, главное, делать взрывчатку. Должны были прыгать с парашютом, но это почему-то не состоялось. А еще мы обязаны были рассказывать местному населению, что происходит в стране и на фронтах, то есть вести пропаганду.
Нас разделили на тройки, выдали комбинезоны синеватого цвета, плащ-палатки полуавтоматы-винтовки. Они не особенно хорошие, чуть засорятся и уже не действуют. Гранаты выдали, но не лимонки, а такие трубчатые. Туда запал вставлялся, надо было ручку отвести и быстро бросить, иначе запал мог взорваться в руках.
Вначале мы работали в Лужском и Кингисеппском районах. Шоссе минировали ночью, пока у немцев все движение прекращалось. Они предпочитали по ночам отдыхать. С рассветом шли танковые бригады или техника немецкая, и мы подрывали их. Один раз подорвали большую колонну.
Потом узнали, что в деревню Старицы прибыл немецкий штаб. Его два человека охраняли. Наши опытные бойцы, Кондрашов и Мельник, сумели снять часовых, у них были бесшумные винтовки, и мы забросали бутылками с горючей смесью школу, где размещался штаб. Паника была невозможная, стрельба оттуда, шум, гам. После этого фашисты очень озверели.
Однажды мы заминировали участок проселочной дороги фугасами. Отошли метров 100, смотрим: едут два мотоциклиста и сзади легковая машина. Решили остаться и посмотреть, получится что-нибудь или нет. Взрыв. Одного мотоциклиста я не видел, другого куда-то занесло, а у машины весь верх снесло. Надо было уходить, но мы решили посмотреть, кто вел машину. Подошли и видим: один человек убит, генерал какой-то, а рядом — что-то типа сундука без ручек. Вытащили его. Помню, кто-то из наших сказал: «Что они туда, кирпичи положили, что ли?» Другой: «А может, там взрывчатка?» Пытались открыть — не получилось. Решили в лагерь отнести и отдать командиру. Отдали и забыли про это. Потом уже как-то спросили, что там было. А командир говорит: «Чем меньше будете знать, тем крепче будете спать».
Спали мы в лесу. Нарубим елок, сделаем шалашик. Но спать много не приходилось. Немножко отдохнем и передвигаемся дальше. У нас был мобильный отряд, все время в движении. Ботинки у всех разлетались, я даже пару дней ходил босиком. У крестьян никогда не просили, где-нибудь сами доставали. Мне подобрали два ботинка с одной ноги. Великоваты были немножко, оба левые, но ходил, а что делать? Питались ягодами, иногда в деревнях что-то давали. Спасали черника и брусника. Костер запрещено было разводить — слишком хороший ориентир.
В сентябре поступил приказ, чтобы мы вернулись в Ленинград. Отряд переформировали, часть отправили в Балтийское пароходство, потому что специалистов-механиков и штурманов не хватало на флоте. Меня и Константинова Александра отправили туда электриками. Мы оказались на маленьком судне, которому присвоили номер 539. Из него сделали госпиталь. И на этом судне мы перевозили раненых из Ораниенбаума в Ленинградский порт, пока залив не сковало льдом.
Второй раз нас забрасывали в начале 1942 года в район Волховского фронта. Везли нашу четверку на поезде, высадили в Малой Вишере. Там была потеряна связь с одной группой подпольщиков и надо было выяснить, в чем дело. Если отряд выдали, то постараться выяснить, кто выдал. Нам не удалось это выполнить, потому что по дороге мы попали под обстрел и были ранены. Рацию разбило, и нам пришлось вернуться.
Диверсанты собирали и передавали информацию о немецких войсках, минировали коммуникации, громили базы и штабы. Однако уже осенью 1941-го диверсионные группы начали испытывать острую нехватку боеприпасов и амуниции. Кроме того, немцы предприняли жесткие карательные действия.
Из донесения полиции безопасности 1 декабря 1941 года: «Были выслежены многочисленные партизанские группы, которые уничтожены собственными силами. Партизанское движение заметно поутихло».
Немецкое военное командование на оккупированных территориях хотело иметь спокойный мирный тыл. Крестьянам пообещали землю, верующим открыли храмы. Квартирующие в деревнях германские солдаты не бесчинствовали, а налаживали человеческие отношения.
Из донесения полиции безопасности: «Русскому гражданскому населению по сути все равно, под чьим оно господством — русских или немцев. Важнейшая забота — собственное пропитание».
ВОСПОМИНАНИЯ:
Маляров Игорь
Я должен был в 1941 году идти в школу в Ленинграде. Меня на лето отправили к бабушке в деревню Апанасенки Невельского района, сейчас это Псковская область. Началась война. Отсюда уже невозможно было выехать. И таких, как я, было много. У меня дядя умер в блокаду, двоюродный брат. А я жил всю войну с дедушкой Кузьмой Васильевичем, бабушка умерла в 1942-м.
Я помню, перед самой войной в деревне мужики проклинали колхоз, советскую власть и Сталина. Говорили: «Скорее бы война». Ожидали, что колхозов не станет или советской власти не станет.
В 1941 году приехали в деревню за молоком военнопленные с немцем. Один немец с винтовкой и 7 человек пленных, причем не изможденные, их только что взяли. Они могли бы его скрутить, убить. Однако ничего такого не сделали. И кстати, этот немец сказал: «Гитлер — капут, Сталин — капут и войне — капут». Потому что он воевал с 1939 года, и война ему уже надоела.
