Где искать выход? Можно было вполне рассчитывать на чувства народа. Разве брак его прабабки Виктории и прадеда Альберта не был сначала крайне непопулярным? Альберт был никому не известным немецким принцем; его отец когда-то увивался за дочерью кузнеца, и тот гонялся за ним с молотом в руке; его мать развелась из-за адюльтера; его дядя, приходившийся дядей и королеве Виктории, имел репутацию донжуана. Почему же общественное мнение встало на сторону Виктории и Альберта? Потому что народ понял, что они любят друг друга. Может, и ему следует положиться на судьбу: ведь со временем английский народ убедится, что во главе страны стоит идеальная супружеская пара.
Конституция предоставляла Эдуарду другую возможность. Королевские юристы и лично Болдуин вновь подтвердили ему, что король свободен в своем выборе: «Сам факт, что монарх может взять в жены кого пожелает, обязывает его выбрать и полюбить такую женщину, которую благосклонно примет его народ». Следовательно, согласно закону Эдуард был свободен делать все, что пожелает. Но теперь все утверждали, что его намерения не получат одобрения народа.
Каков он, этот человек, который хвастал тем, что угадывает чувства английского народа, словно по мановению волшебной палочки? Она не англичанка, но разве это преступление? Ведь можно же было объяснить народу, что дружба с Америкой для Англии сейчас бесценна! Она — не аристократка. Но эпоха аристократии миновала, буржуа и рабочих это должно радовать. Она разведена. Но англиканская церковь ежегодно выдавала разрешение на развод по меньшей мере полусотне христиан, и всего лишь год назад архиепископ ратовал за то, чтобы проявлять больше свободы и терпимости в делах о разводе. Король мог бы сослаться на это, несмотря на то, что ему как главе церкви следовало особенно тщательно соблюдать ее законы.
А если кабинет министров завтра уйдет в отставку? В таком случае король призвал бы другого премьер-министра, а тот сформировал бы новое правительство. Ведь отец Эдуарда, вопреки всеобщим ожиданиям, предпочел Керзону Болдуина, того самого, который теперь терзает его сына и преемника. Если бы только во главе правительства стоял Ллойд Джордж! Сейчас бы он своими ловкими руками мастерски сплетал и запутывал нити до тех пор, пока в его сети не попали бы и женщина и корона! На что же имел право король? По мнению лорда Лендсдауна, с тех пор как лорды лишили возможности бороться с законом, это право перешло к королю. Бальфур ему отвечал, что это все пустое, однако король может официально обратиться к народу, если ему нужно распустить палату общин. Бонар Лоу признавал за королем право увольнять министров и, несмотря на наличие большинства, назначать новые выборы; лорд Оксфорд считал, что король не имеет на это права. В последний раз кабинет большинства король распускал больше ста лет назад, в 1834 году, но в конце концов сам потерпел поражение.
Менее щепетильный человек воспользовался бы неопределенностью в законодательстве и объявил о роспуске правительства; Эдуард, разумеется, тоже мог бы так поступить, но ему помешали его рыцарские чувства. Когда много позже его об этом спросили, он ответил: «Я не мог превращать ее в объект дискуссий и публичных выборов». Больше всего на свете Эдуард хотел защитить честь этой женщины. Отчасти поэтому он упорно требовал вносить ее имя в список приглашенных ко двору. «Если бы я уступил давлению американских газет и перестал ее приглашать, я тем самым подтвердил бы распространяемые ими слухи!»
В конце концов король считал возможным еще одно решение, и оно казалось ему удачным. Разве в течение двадцати лет он не был любимцем народа? Разве его речи не оказывали влияние на население Империи? А что если ему обратиться к народу, в привычной открытой и убедительной манере рассказать миллионам подданных о своих чаяниях, взяв пример с диктаторов, которые таким образом заявляют о своих воинственных и честолюбивых устремлениях? Он обязательно победит! И тогда он написал речь, которая должна была убедить пятьсот миллионов людей.
Кабинет министров изучил эту речь и не одобрил ее. В ней содержалось все самое хорошее, что человек может сказать в подобный момент. Но чувство ответственности перед конституцией было у Эдуарда так велико, что он, несмотря на все мучения, коим его подвергли, так и не согласился опубликовать текст этой речи, которая, пройдя через обсуждение в кабинете министров, стала, по его понятиям, государственным документом. Простые, искренние и сердечные слова короля покорили бы миллионы людей, которых немыслимая клевета позднее превратила в его противников.
VI
Не следует думать, что на протяжении недель и месяцев король занимался только одной проблемой. У Эдуарда была мировая империя: необходимо было если не управлять ею, то по крайней мере ее олицетворять. Рассказ о том, какое впечатление он производил на людей в эти тяжелые дни, мы находим в статье, которую некий commodor опубликовал в «Сатердей ревью». Он написал об инспекционной поездке на Home Fleet
[74] 11 ноября.
В Портленде, куда король приехал ночным поездом, стояла ужасная погода. Сначала он переходил с одного судна на другое: осмотр, вопросы, поздравления, снова вопросы, опять осмотр; он проинспектировал семь военных кораблей. Потом ужин, концерт, встреча с офицерами. Он вернулся к себе на яхту глубокой ночью, но на следующее утро поднялся очень рано. «Людям это пришлось по сердцу», — подчеркнул commodor, постоянно сопровождавший короля. «Во время этой долгой серии инспекций его внимание ни на мгновение не ослабевало. Он замечал бляхи, медали, лица. Сам вымокший до костей, он думал о людях и отдавал распоряжения… Все отметили, что король, производя смотр морякам, в отличие от сэра Сэмюела Хора, не пожелал надеть плащ. Это всего лишь мелочь, но моряки не проходят мимо подобных мелочей, и в этом они усмотрели реальную разницу между политиком и монархом».
Пока король без плаща под холодным ноябрьским дождем инспектировал военные корабли, высокопоставленные особы из society, главным образом знатные дамы, пили чай и играли в бридж, посещали клубы и собирались поболтать в узком кругу. Особенно им нравилось звонить по телефону лежа в постели и изливать яд клеветы на короля и его подругу.
Англичане, неустанно заботящиеся о безупречности своей репутации, для борьбы с клеветой создали судебную процедуру, какой не найти ни у одного народа. Юриспруденция других стран ни в коей мере не может сравниться с английской ни в замысловатости судебных постановлений, ни в разнообразии толкований закона, ни в тонкости формулировок. И ведь именно в Англии возникла мысль возмещать деньгами ущерб, нанесенный чести пострадавшего, выплачивать оскорбленному определенную сумму: это полное крушение чувства чести, которое, будучи само нематериальным, может быть защищено только нематериальными ценностями. Если страховая компания полагает, что способна компенсировать стоимость ноги, пальцев ног или рук, потерянных в результате несчастного случая, то в этом есть некий мрачный юмор. Но когда оскорбление оплачивается, и в зависимости от его серьезности оскорбленный получает компенсацию в пятьсот или пять тысяч фунтов, это заставляет вспомнить о том, как короли, прогоняя своих лишенных чести любовниц, заключали с ними сделки, дабы их утешить.
