Единственным беззащитным человеком в стране оставался король и, естественно, самые близкие его друзья.
Когда королева Виктория была молода, крупные столичные газеты писали, что она не спешит произвести на свет первенца, потому что, празднуя его рождение, она должна будет наградить многих высокопоставленных чиновников, а некоторых из них она терпеть не может и ждет, пока они уйдут на пенсию. Королева ничего не могла поделать с подобными подозрениями, которые были шуточными лишь наполовину. Внуки какого-нибудь министра могли подать в суд на автора исторического труда и получить денежную компенсацию, если сочли бы, что об их предке отозвались непочтительно; но ничто не мешало публично чернить репутацию принца Альберта.
В истории Англии ни один монарх, столкнувшись с оборотной стороной демократии, не получал такого жестокого удара, как Эдуард VIII. Какие только измышления не распространяло против него society, стараясь отправить короля в нокаут и выйти из схватки с победой! За несколько недель клевета распространилась повсюду, проникла во все слои населения, и этого оказалось достаточно, чтобы создать скандальный образ короля, а главное — его избранницы.
Сначала рассмотрим самые невинные из сплетен. Говорили, что во время своего первого торжественного приема в саду король внезапно прекратил приветствовать юных дебютанток, но никто не напомнил, что в ту минуту полил дождь. Утверждали, будто он устроил похороны своего отца на два дня раньше срока, установленного обычаем, но никто не уточнил, что это было сделано по желанию королевы Марии. Рассказывали, что на открытие сессии парламента король прибыл в автомобиле, вместо того чтобы приехать туда в золоченой карете, запряженной восьмеркой лошадей; но никто не объяснил, что ему сообщили об ухудшении погоды, и он отказался от королевского экипажа, ибо считал абсурдным, чтобы войска стояли строем под дождем.
Утверждали, что в Форт-Бельведере государственные бумаги разбросаны повсюду, и что когда министерство иностранных дел хотело направить Германии ответ на какую-то ноту, потребовалось несколько раз запрашивать документы, которые король держал у себя. А правда, которую следовало бы знать заинтересованным лицам, состояла в том, что официальный документ никогда не задерживался у короля дольше, чем было необходимо. Говорили, что в сентябре он неожиданно для всех перенес торжественное открытие королевского госпиталя в Абердине, чтобы отправиться на вокзал встречать свою подругу. Несколько недель об этой любопытной истории писали по всему миру, а позднее ее поведали и народу Англии. Миллионы людей удалось убедить в том, что их король — влюбленный мужчина, пренебрегающий своими обязанностями. Спустя семь месяцев после отречения и, соответственно, десять месяцев после того злополучного сентябрьского дня, владетельный аристократ, заведовавший тогда этим госпиталем, был вынужден сделать заявление, что король намеренно отказался участвовать в церемонии открытия, так как еще не истек срок траура по усопшему монарху, и провести мероприятие поручили герцогу Йоркскому. Лорд извинился за то, что опоздал с разъяснениями, сказав, что только сейчас узнал о том ложном обвинении.
Были и другие, менее серьезные, но более комичные обвинения. Естественно, о короле говорили, что он постоянно, или, по крайней мере, каждый вечер навеселе, и все, кто об этом рассказывали, уверяли, что лично видели его в таком состоянии. Один из друзей, знавший короля более двадцати лет, сказал мне, что ни разу не видел его пьяным. В Бэлморале король затравил оленей, но вместо того чтобы в них стрелять, только сфотографировал их, а потом дал им разбежаться. Он вместе со своим братом приехал в церковь в закрытой, а не в открытой карете. Возвращаясь откуда-то, король ехал в том же поезде, что и его гости. Естественно, некоторые члены семьи, особенно из дальних родственников, тоже не одобряли современных манер нового короля. Так, например, лорд Ласцелл, commoner, женатый на сестре короля, однажды посетовал, что король, общаясь с ветеранами войны, позволяет себе слишком вольные манеры. Эдуард только посмеялся и обронил: «Ласцелл с каждым днем становится все более царственным, а я — все более похожим на простолюдина!»
Клевета все ширилась, объединяя противников короля, она проникла даже в его собственный дворец. В ноябре один придворный сановник, получавший за свои труды щедрое вознаграждение, в беседе с одним американским журналистом позволил себе высказывания, порочащие короля и его окружение. Американец рассказал об этом своей жене, но не стал публиковать то, что услышал. Имена обоих персонажей этой истории известны.
Сплетни, распространяемые о миссис Симпсон, были гораздо значительнее. Даже спустя много лет о ней болтают больше, чем в те дни. Утверждали, будто она была в чужом платье, когда впервые появилась при дворе; но это просто смешно. Но рассказывают также, будто ее муж получил от короля чек на крупную сумму, в уплату за уступчивость при разводе. Миссис Сазерленд сказала об этом за столом, прибавив: «Я видела тот чек!» Родственник мистера Симпсона возбудил против нее судебное дело, и она была осуждена. Когда высокопоставленный придворный чиновник рассказал ту же отвратительную историю в присутствии американского дипломата, тот крикнул ему через стол: «Вы лжец!», и чиновник умолк.
«Она ведь была немецкой шпионкой!.. Она была любовницей господина фон Риббентропа!..» Она никогда не общалась в Лондоне с немцами и всего два раза в жизни видела человека, который тогда был немецким послом; сам посол встречался с королем только трижды. Кстати, Риббентроп никогда не приезжал в Форт-Бельведер, но посещал с официальным визитом Букингемский дворец. «Но ее же нигде не принимали!» Как только стало известно, что принц Уэльский интересуется иностранкой, великосветские дамы, даже не будучи знакомы с миссис Симпсон, стали засыпать ее письмами и приглашениями, чтобы при ее посредничестве завлечь к себе принца. Когда я недавно расспрашивал одну из самых известных старых леди, она мне ответила:
— Мы очень признательны этой женщине. Она уберегла нас от самого плохого короля, который когда-либо был в Англии!
Произнеся эти слова, она встала, подошла к книжному шкафу, где на полке почетное место занимал портрет Эдуарда на серебряной подставке, взяла его в руки и прибавила:
— Видите ли, мы с ним были очень дружны. Потом она наградила бывшую миссис Симпсон эпитетом, которым частенько пользуются злобные сплетницы.
«Кто же из них благороднее? — спрашивал я себя. — Эта леди, родившаяся в среде английской мелкой буржуазии, вышедшая замуж за буржуа-адвоката, который, побывав министром, получил дворянское звание, или женщина из Балтимора, урожденная Уорфилд, чьи предки в 1662 году получили от короля Карла II землю в Виргинии; их род ведет свое начало от норманнского рыцаря Уорфилда, который более тысячи лет тому назад пришел в Англию вместе с Вильгельмом Завоевателем и получил землю поблизости от Виндзора. Так кто же из них благороднее, — подумал я, узнав, что эта леди родилась на убогой улочке, где ее мать держала маленькую, сомнительного вида гостиницу. А дед миссис Симпсон, Уорфилд, сначала сражался в армии южан, а потом стал заниматься экспортом, грузил на парусные суда свою пшеницу и отправлял ее в Австралию. Он дружил с президентом Кливлендом. Интересно, чем же предки королевы Марии, внучки венгерской графини Реди, лучше Уорфилдов?»
