В книге «Недовольство культурой», написанной в те дни, Фрейд и в самом деле ставит те самые вечные банальные вопросы, которые обычно волнуют вступающих в жизнь подростков и постепенно уходящих из нее стариков. Но суть заключалась в том, какие ответы он дает на эти вопросы.
Отметая вопрос о смысле существования как априори бессмысленный, Фрейд заменяет его другим, вполне конкретным вопросом: к чему, собственно говоря, стремится любой человек? Ответ для него очевиден: любой человек хочет быть счастливым, а само представление о счастье, в какую бы духовную оболочку оно ни облекалось, в итоге основано на первичных влечениях, на всё том же принципе удовольствия. Но это сугубо индивидуалистическое стремление человека неминуемо рано или поздно вступает в противоречие с интересами других индивидуумов и человеческого общества, коллектива. Общество, по Фрейду, заинтересовано в ограничении сексуальных потребностей человека не только потому, что заинтересовано в продолжении человеческого рода (таким аргументом можно объяснить неприятие гомосексуализма и ряда других перверсий, но далеко не весь спектр сексуальности), но и потому, что нереализованная сексуальная энергия отдельных людей в итоге идет на его развитие, сублимируясь в другие виды деятельности.
Это противоречие, попытки общества помешать человеку действовать в соответствии с принципом удовольствия, реализовывать те же сексуальные влечения неминуемо индуцируют влечение к агрессивности. Последнее Фрейд также относит к «особому, самостоятельному, первичному позыву в человеке», изначально угрожающему формированию того же человеческого коллектива, цивилизованного общества.
«В силу этой изначальной враждебности людей друг к другу культурному обществу постоянно грозит развал… Культура должна мобилизовать все свои силы, чтобы поставить предел агрессивным первичным влечениям человека», — писал Фрейд. Таким внешним пределом становится, по Фрейду, заповедь Пятикнижия «возлюби ближнего, как самого себя» — на первый взгляд «не только непрактичная, но и во многих случаях явно неразумная».
Чтобы обуздать эту первичную агрессию, человек должен внедрить ее в свое «сверх-Я» и обратить против себя самого — так возникает чувство вины, но возникает не от страха осуждения, а от «страха потери любви» со стороны самых дорогих людей — прежде всего, разумеется, родителей. Это «чувство вины» побуждает человека постоянно сдерживать, подавлять свои (в первую очередь сексуальные) желания и потребности, но ведь это подавление, по теории психоанализа, как известно, и является причиной неврозов и всего круга связанных с ними отклонений, причиняющих порой немало страданий, а иногда и лишающих человека способности нормально функционировать.
Таким образом, по определению самого Фрейда, главной задачей книги было «намерение выделить чувство вины как важнейшую проблему развития культуры и показать, что вследствие усиления чувства вины прогресс культуры оплачивается ущербом счастья».
Таким образом, по Фрейду, подлинно гармоническим человеческим обществом является то, где достигнут оптимальный компромисс между требованиями культуры и естественными индивидуальными потребностями человека, но при этом он не исключал, что такой компромисс невозможен.
«Мы можем ожидать, что с течением времени в нашей цивилизации будут осуществлены изменения, так что она станет больше удовлетворять наши потребности и не будет вызывать те упреки, которые мы ранее высказывали в ее адрес. Но, возможно, мы также свыкнемся с мыслью о том, что в самой природе культуры наличествуют определенные присущие ей трудности, которые не поддадутся любым усилиям реформы».
В «Недовольстве культурой» Фрейд дает и свою первую оценку происходящему в СССР, предсказывая, что уничтожение частной собственности не может уничтожить человеческую агрессивность, а потому рано или поздно затеянный коммунистами гигантский социальный эксперимент зайдет в тупик и закончится крахом. «Становится понятным, — пишет он, — что попытка создания новой, коммунистической культуры в России находит свое психологическое подкрепление в преследовании буржуазии. Можно лишь с тревогой задать себе вопрос, что будут делать Советы, когда они уничтожат буржуев?»
Ответ на этот вопрос был получен уже через восемь лет, когда в СССР начались массовые репрессии «врагов народа», многие из которых были верными апологетами тех же идей, что и их палачи.
* * *
1929 год для истории психоанализа был ознаменован завершением продолжавшейся несколько лет битвы Эрнеста Джонса в особом комитете Британской медицинской ассоциации, которая должна была высказать свое мнение о психоанализе. Постановление комитета, в свою очередь, должно было стать официальным мнением британской медицины. Большинство членов комитета не скрывали своей неприязни к психоанализу и желания объявить его вне закона как «аморального» и вредного учения, не имеющего никакой научной ценности и лишь развращающего общество. Против психоанализа была организована разнузданная кампания в британской прессе, в том числе в самых солидных изданиях, приводивших различные скандальные истории про психоаналитиков и их пациентов, а иногда и не гнушавшихся откровенной ложью и подтасовкой фактов.
Джонс стоически и весьма аргументированно отбивал эти удары. В итоге он добился того, что в окончательном отчете, во-первых, был закреплен приоритет Фрейда как основоположника психоанализа и первооткрывателя роли бессознательного в психике, а во-вторых, включен специальный параграф, зафиксировавший, что «бытующее мнение» о том, что «фрейдистский анализ побуждает пациента потакать порывам, запрещенным обществом… оказалось беспочвенным».
Джонс поспешил известить Фрейда о победе, но это известие, к его разочарованию, не вызвало у отца психоанализа ожидаемого восторга. Не исключено, что дело заключалось в некоторой напряженности, которая возникла между Фрейдом и Джонсом в 1927 году — после того, как последний позволил себе в письме покритиковать Анну и высказать предположение, что она была «несовершенно проанализирована». «Кто был проанализирован недостаточно?! — ответил взбешенный такой наглостью Фрейд. — Я могу тебя заверить, что Анну анализировали дольше и тщательнее, чем, например, тебя самого».
Однако, вероятнее всего, Фрейд в то время был куда меньше озабочен происходящим на берегах Туманного Альбиона, чем финансовыми трудностями, переживаемыми «Верлагом», и всё более охлаждающимися отношениями с Ференци — одним из немногих первых учеников, кто, наряду с Джонсом и Эйтингоном еще сохранял ему верность.
В 1929 году Ференци, как в свое время Юнг, Адлер, Штекель, Ранк, начал вынашивать собственные идеи и, опасаясь враждебного отношения к ним Фрейда, стал всё реже писать учителю — посетив Фрейда в июне, он до Нового года отправил ему только одно письмо.
Возможно, именно конфликт с Ференци, а может, начавшая ухудшаться память побудили Фрейда в конце 1929 года начать вести дневник, или, какой его называл, «краткую хронику». Хотя Мартин Фрейд всегда утверждал, что отец в конце жизни вел что-то вроде дневника, эта уникальная реликвия была обнаружена лишь за месяц до открытия Лондонского музея Фрейда в 1986 году. В сущности, дневником найденные 20 листов можно назвать условно: обычно Фрейд ограничивался в нем одной фразой, отражающей суть того или иного события. Так, в октябре 1935 года он записывает: «Начало войны в Абиссинии»; «Великий канон» (новая статуэтка в его коллекции древностей); «Тонкости ошибочных действий»; «Операция Пихлера»; «Матильде 48 лет» и т. д. Этот дневник на самом деле мало что добавляет к изучению биографии Фрейда, но позволяет понять, какие именно из происходивших в 1923–1939 годах (а он вел дневник до августа 1939 года!) событий волновали его больше всего.
