Ирена обняла Еву, успокаивая, погладила по голове…
– Соберись, Ева. Сможешь пройтись со мной по Лешно? Тебе надо выбираться на улицу, хоть ненадолго. А мне нужно тебе кое-что показать.
– Не понимаю. А куда мы пойдем?
– Прогуляемся… пойдем в здание суда встретиться с одной моей подругой. Может, ты ее знаешь. Изабелла Кучковска. Она закончила Польский свободный университет приблизительно в то же самое время, что и ты.
Ева покачала головой:
– Нет, я с ней не знакома.
– Познакомишься. Она работает в другом районном отделе соцзащиты юристом. Она специалист по апелляциям. Одна из моих связных.
– Сколько их у тебя теперь?
– Тех, кто готов помогать и кому я полностью доверяю, на арийской стороне почти 25 человек. Больше всего у меня болит сердце за сирот. Я вижу их здесь каждый день… – Она сделала паузу и осмотрелась по сторонам, чтобы убедиться, что никто их не слышит. – Я решила некоторых из них отсюда забрать. Но мне для этого нужна твоя помощь, Ева.
– Ты с ума сошла?
– Да нет, почему? У меня подготовлены семьи, готовые взять детей… некоторые на время, некоторые на более долгий срок. По крайней мере эти дети не умрут где-нибудь в подворотне. У них будет еда, и спать они будут в тепле.
– Как ты собираешься их отсюда вызволять?
– Пойдем в здание суда, я тебе все покажу.
Они пошли вниз по улице Лешно, и Ирена увидела, что на стенах и киосках расклеили новые плакаты. Они отличались чрезвычайной простотой и прямотой:
К концу недели этими плакатами были оклеены стены чуть ли не всех домов в Варшаве и ее пригородах.
Ирина остановилась, когда они подошли к зданию городского суда.
– Половина этого здания находится внутри гетто, а половина – снаружи. Из гетто в него можно войти с Лешно, а со стороны арийской Варшавы – с Огродовой улицы. Есть способы миновать блокпосты и пройти сквозь запертые двери. Изабела знает коменданта здания Йозефа. У него есть ключи от подвала. Сегодня мы с Изабеллой проведем эксперимент и попробуем выйти через них сами. Я хочу познакомить тебя с Изабелой. Если все пройдет хорошо, ты будешь с ней встречаться очень часто.
После недолгой паузы Ирена добавила:
– Ты знаешь, будет не так-то уж сложно вызволить из гетто и тебя. Я знаю людей…
Ева остановила Ирену, положив свою руку на ее руки.
– А нос ты мне тоже новый достанешь? – со смехом сказала она. – Ты посмотри на меня. У меня же национальность на лице написана. Гетто может быть для меня тюрьмой или зоосадом, но за этой стеной я превращусь просто в животное, на которое объявлена охота. По крайней мере здесь у меня имя… здесь у меня есть миссия – работать с молодежью… здесь у меня есть хоть осколки человеческого достоинства. Мое место на Сенной, в моем молодежном кружке. Это чудесные, отважные молодые люди. Мне надо служить им примером и быть поддержкой. Неужели ты не думаешь, что я должна быть такой же смелой, как и они? Даст Бог, все с нами будет хорошо. Все когда-нибудь закончится. Вот увидишь.
– Ты моя подруга. Мне очень печально видеть тебя здесь. Я хочу тебе помочь.
– Береги силы, Ирена. Твоя помощь нужна прежде всего нищим и сиротам. У меня есть крыша над головой… мне есть где согреться… у меня есть немного еды. А самое главное, что у меня есть моя семья. И у меня есть Шмуэль.
– Этот чудаковатый парень с дыркой между передними зубами? – Ирена осеклась, но слишком поздно. – Извини, Ева. Это я ляпнула, не подумав.
Ева широко улыбнулась:
– Да, на вид он немножко странный, но человек очень хороший. Сейчас он записался в еврейскую полицию.
Разочарование Ирены, наверно, было написано у нее на лице.
– Нет-нет, – сказала Ева, – в действительности это хорошо. Сейчас в полицию записалось много молодых людей.
Она вдруг покраснела.
– Шмуэль хочет на мне жениться. Сказал, что будет заботиться о моей семье. В полиции дают дополнительные пайки. Моим родителям Шмуэль нравится. Он тоже из ортодоксов и иногда читает им из Торы. Адам же не настолько снисходителен. Он говорит, что Юденрат и еврейская полиция – это немецкие пособники. Но Шмуэль – хороший.
Ирена хотела было сказать еще что-то, но Ева коснулась ее руки своими костлявыми от недоедания пальцами.
– Ты просто не можешь представить себе, каково это жить здесь, Ирена, – тихим голосом проговорила она. – Ты не можешь представить себе, каково это изо дня в день добывать пищу.
Мы все превратились в преступников. Мы все делаем, что можем и что должны. Те, кто живет по закону, либо уже мертвы, либо умирают.
Ирене стало стыдно.
– Прости меня, мой дорогой дружочек. Я не хотела… Я просто хочу оградить тебя от всего этого.
На лицо Евы вернулась улыбка.
– Милая Ирена, мое место именно здесь. А что до Шмуэля, то тебе просто надо с ним поближе познакомиться. Он сообразительный и щедрый человек. Он приносит нам еду и помогает налаживать связи с арийскими торговцами. Немцы ему доверяют, и он знает, кого из них можно подкупить.
Ирена заинтересовалась. В той части ее мозга, которая была вечно занята придумыванием новых схем и вариантов работы, завертелись мысли о том, как использовать знакомство со Шмуэлем. Ева была права: надо мыслить так, как мыслят преступники.
– Я хочу встретиться с твоим ненаглядным, – сказала Ирена, – узнать его получше. Если ты с ним счастлива, то он и мне должен понравиться.
– А я – счастлива, Ирена. Здесь почти все считают, что даже хорошо, когда полиция состоит из «своих», из наших сыновей и братьев, из людей, говорящих на идише и понимающих, что такое быть в сегодняшние времена евреем. Я думаю, Шмуэль прав. Мы полностью зависим от немцев. И у нас нет выбора, кроме как им подчиниться. Лучше уж невооруженный еврейский полицай, чем немец или поляк-«синемундирник», который антисемитизм впитал в себя с молоком матери.
– Ты его любишь?
Ева отвела взгляд:
– Он очень приятный парень.
Через несколько дней Ирена спряталась от пробирающего до костей ледяного январского ветра в подворотне и принялась издалека наблюдать за Шмуэлем, стоявшим на посту у ворот, расположенных на пересечении Желязной, Злотой и Твардой. Форма у еврейских полицаев была… весьма экстравагантна: в холодное время года они ходили в длинных, подпоясанных ремнем шинелях цвета хаки, летом – в черных куртках, белых рубашках с галстуками, черных фуражках со звездой Давида и надраенных до блеска высоких ботинках. Вооружены они были резиновыми дубинками. На правом рукаве Шмуэля, под обязательной для любого еврея звездой Давида, была еще и бордовая повязка еврейского полицая.
Ворота гетто, где наблюдалось достаточно оживленное движение, охранялись парой немецких солдат, которые проверяли документы, двумя переводчиками из «синемундирников» и несколькими еврейскими полицаями. Иногда на блокпостах присутствовали и солдаты из литовских и украинских подразделений.
