Насколько можно было понять, Шмуэль был весел: посмеиваясь, он болтал о чем-то с «синемундирниками». И что, интересно, нашла Ева в этом коротышке с пухлыми щеками? Росточком он по сравнению с Евой и правда не вышел. Мало того, несмотря на карточную систему, он, в отличие от большинства поляков и евреев, по-прежнему щеголял неким подобием пивного пузика.
Вдруг за стеной послышалась какая-то возня, потом раздался топот ног, и из-за угла в раскрытые ворота метнулся мальчишка лет пяти-шести. Прошмыгнуть мимо Шмуэля ему не удалось: тот схватил его за шиворот драного пальто и поднял в воздух. Когда малыш, взлетев в воздух, беспомощно засучил ногами, Шмуэль подсек его ударом дубинки и бросил на мостовую. Шмуэль ударил истошно кричащего мальчишку еще раз, на этот раз пониже спины, а потом дунул в свисток. С Твардой прибежал еще один полицай, схватил мальчишку и потащил обратно в гетто.
Ирена подождала, пока не восстановится порядок, а потом подошла к блокпосту. Она показала свою Kennkarte и пропуск санэпидемслужбы немецкому жандарму. Тот скользнул по ним взглядом, почти не обратив внимания, и, даже не проверяя сумку, махнул рукой, позволяя пройти.
Ирена подошла к Евиному избраннику.
– Вас зовут Шмуэль, я не ошибаюсь? – спросила она.
– И что с того?
– Я подруга Евы.
У Шмуэля были пухлые, почти женские губы и узкий лоб, на голове мелкими червячками кудрявились короткие кофейного цвета волосы. Он не мог сдержать своей щербатой улыбки, которая моментально превратила его из облеченного властью лица в обычного еврейского мальчишку.
– Чем могу быть полезен? – спросил он своим тенорком.
– Можем мы поговорить с глазу на глаз?
– Конечно.
Они прошли по Твардой и смешались с сотнями находящихся на улице евреев.
– Итак, что вам угодно?
Ирена просто не могла не задать этот вопрос:
– Парнишка, которого вы только что поймали. Что теперь с ним будет?
– Верней всего, отправят в Генсиувку
[67], – сказал он, прищурившись и приподняв плечи. – Да оно будет ему на пользу. По крайней мере его там будут каждый день кормить, и ему будет где спать ночью.
Шмуэль либо не знал правды, либо врал. Ирене было известно, что малолетние заключенные Генсиувки – в большинстве своем воришки и контрабандисты, которым повезло не погибнуть от пули, жили впроголодь и спали в холодных помещениях на набитых соломой матрасах. Генсиувка славилась высоким уровнем смертности среди заключенных. Сироты, дожившие до освобождения, отправлялись в детский дом на Дзельной, 39, где чаще всего все равно умирали.
Ирена попыталась включить весь свой шарм.
– У меня есть кое-какие грузы… медицинские материалы… которые мне нужно провезти через этот пост без досмотра. Я хотела спросить, сколько это нынче стоит?
Он осклабился.
– Одноразовая поставка?
– Посмотрим. Моя подруга просто хочет попробовать.
– Да, сегодня всем нужны друзья и подруги. А сколько коробок? Какой вес?
– Десять упаковок… килограмм по 20 каждая… все будет загружено в карету «Скорой помощи».
Ирена подождала, пока Шмуэль прикинул в уме сумму.
– В силу того, что вы подруга Евы и такая красавица, сделаем вам скидку… 2000 злотых, отдать мне при въезде. Когда?
– Завтра.
Это был вовсе не тот стеснительный, иногда неуклюжий «приятный парень» – в форме и с дубинкой на поясе он становится другим человеком. Человеком?..
– До которого часа вы тут будете? – спросила она.
– Только до шести. А послезавтра будет уже 3000 злотых.
– Значит, тогда завтра до шести, – сказала Ирена.
Он снял перчатку, и они пожали друг другу руки. Ладошка у него была маленькая и влажная.
Хоть Ирену и расстраивала мысль о возможном браке Евы с этим человеком, знакомство с ним оказалось для нее большим везением. Он станет частью ее подпольной сети, будет играть специфическую роль и готов приступить к работе почти сразу, без предварительного уведомления. У Ирены уже были помощники среди электриков и сантехников, был и водитель медицинского фургона Департамента соцзащиты Антоний Данбровский.
Данбровский, человек добродушный, веселый и никогда не упускал случая пофлиртовать с соцработницами и секретаршами департамента. Лет ему было уже достаточно много, темные волосы и густые усы были тронуты сединой, но привлекательности он еще не потерял. До войны он часто жаловался на лишний вес, но теперь казался просто крепким мужчиной и выглядел моложе своих лет.
Ирена и раньше просила его выполнять мелкие поручения, например провезти в гетто продукты или лекарства, всего пару-тройку холщовых мешков, погребенных под горами использованных перевязочных материалов и прочих тряпок. Теперь она спросила, будет ли он свободен на следующий день, чтобы сделать «особенно важный рейс».
– Мое дело – крутить баранку, – ответил он и подмигнул Ирене, – но специально для вас я сделаю так, что вонять наша машина будет как никогда отвратительно.
На следующий день Добрачинский подписал ордера и накладные на десять мешков зерна, муки и картошки и выдал Ирене 2000 злотых наличными.
– Будь осторожна, – сказала Яга, когда Ирена проходила мимо ее стола, стоящего перед дверью в кабинет Добрачинского.
Ирена встретилась с Антонием у складов, когда в кузов его фургона загружали последние мешки с провизией. Благоухал грузовик и впрямь гораздо сильнее обычного. Она уселась на пассажирское сиденье и, чувствуя, как дрожат колени, закуталась в шарф.
Они подъехали к воротам на Твардой незадолго до шести, в момент, когда движение было особенно оживленным, а голодные и усталые после очередного морозного дня часовые были заняты проверкой возвращающихся с принудительных работ бригад.
Антоний подогнал фургон к воротам, и у кабины сразу же появился Шмуэль. Он забрал у них документы и конверт с двадцатью купюрами по 100 злотых. Антоний показал поддельный пропуск с подписью Главного немецкого санитарного врача доктора Вильгельма Хагена, позволяющий его спецмашине въезжать в гетто в любое время. Шмуэль и один из польских «синих мундиров» открыли фургон и сделали вид, что проверяют его содержимое.
Ирена чувствовала, как колотится ее сердце, пока немецкий жандарм разглядывал их документы. Время от времени взятки не помогали, и контрабандистов и нарушителей просто расстреливали на месте.
По приказу немца Шмуэль распахнул ворота, и Антоний медленно повел машину по Твардой, распугивая толпы прохожих зловещим рыком двигателя. Он сворачивал на все более и более узкие улочки, а потом остановился у отгороженного карантинными кордонами «тифозного» жилого дома. Охраняющим его еврейским полицаям Ирена уже дала взятки, и они на время покинули свои посты.
